Богдан Сушинский - Черные комиссары

Впрочем, женщина, чьи ласки все еще вспоминались Гродову, оставалась не столь уж далекой. Еще задолго до заката сформировав добровольческий штурмовой отряд десантников, Гродов тут же объявил для него отбой, попросив при этом священника посоветовать, как бы получше разместить бойцов в той части поселка, что подступала к причалу, поскольку в четыре утра они уже должны находиться на пирсе. Он бы воспользовался помощью жандарма, но, чтобы не представать потом перед сигуранцей в роли пособника врага, тот благоразумно ушел к урочищу вместе с капитаном Олтяну.

Так вот, услышав эту просьбу, священник лукаво ухмыльнулся в седые усы, набожно взглянул на небо, прощая самому себе все грехи, прошлые и будущие, и подселил самого «христиански великодушного господина капитана» к молодой вдове-рыбачке Терезии, муж которой не вернулся весной с лова – артель вела его далеко отсюда, в устье Дуная.

– По правде говоря, Терезия и при муже когда-никогда предавалась блуду телесному, – доверительно сообщил он капитану.

– Это уже по вашей части, отче. Я исповедей не принимаю, и после лукавых «проповедей» моих грехи лишь умножаются.

Выслушав это признание, священник вознес свой взор к небу, и, вспомнив о чем-то своем, далеко не безгрешном, набожно перекрестился.

– Зато телом Терезия чиста, капитан, – еще доверительнее выдохнул он, – и очень уж хороша собой.

По тому, с каким благоговением священник произнес это, коменданту нетрудно было определить, что сам батюшка тоже знал цену телам греховодниц, и даже засомневался: стоит ли принимать его предложение. Но… слаб в этом житейском деле мужчина, слаб; особенно на фронте, где продолжительность жизни определяется не голосами кукушек, а свистом пуль.

– Да ты иди, капитан, иди, – все с той же лукавинкой в голосе напутствовал его священник. – Душа солдата требует небесного облегчения, а тело – земного. И потом, я уже передал Терезии через матушку свою, чтобы грела воду и готовила тебе купель.

– Тогда я сначала осмотрю усадьбу вдовы, все ли там спокойно, – тут же предложил мичман Мищенко, который, находясь поблизости, невольно подслушал этот разговор. – А потом уж займусь расквартировкой самого десанта.

Мичман был назначен заместителем командира добровольческого штурмового отряда, и теперь неотступно следовал за комбатом, считая, что вместе подбирать моряков для десанта под Килию-Веке легче.

– Считай, что тебе снова «нэ судылося», мичман, – саркастически пресек капитан попытку заместителя составить ему компанию, – С усадьбой вдовы я разберусь сам, а ты занимайся поиском остальных «штурмовиков».

Тем временем старший лейтенант Владыка с оставшимися бойцами плацдарма должен был еще раз прочесать поселок и его окрестности и только после этого расквартировать их по домам, которые временно оставлены жителями. Завтрашний день для них объявлялся патрульным, с прочесыванием урочища и ближайших плавней.

…Ну а Терезия Атаманчук в самом деле представала в образе настоящей сельской красавицы, перенявшей смуглолицую красоту от матери-румынки и крепкое тело – от потомственного казака-украинца, чей предок объявился здесь с отрядом еще во времена разорения русскими войсками Запорожской Сечи.

Появление в доме Гродова этого крепкого, ладного мужчины вдова восприняла как Божье снисхождение. И никакой игры в загадочность женской души, никаких прихотей или плачей по поводу одиночества и вдовьей судьбы. Жизнь свою эта выросшая на великой реке женщина всегда воспринимала такой, каковой она есть на самом деле, а не такой, какой придумывала ее в девичьих грезах. И представала перед ней эта жизнь во всей своей непостижимой простоте и суровой безвозвратности.

Терезия сама омывала посланного ей Господом мужчину в большом, похожем на баркас, купельном корыте; сама молчаливо обтирала вышитым народными узорами полотенцем, покрывая при этом еще не обсохшее тело нетерпеливыми и в то же время ангельски трепетными поцелуями.

К нецелованным мальчишкам Гродов уже давно не относился, но даже предположить не мог, что женщины способны обхаживать пришлых мужчин с такой страстью и таким неподдельным, искренним раболепием. Восседая в парующей теплыни старого липового корыта, капитан чувствовал себя если не султаном, то уж, во всяком случае, татарским мурзой, яростным почитателем всех кочевых женщин.

Правда, в ответ Терезия требовала такой же яростной отдачи, а потому, используя все мыслимые способы и позы, лишала своего постельного пленника хоть какой-то возможности не то что поспать, а хотя бы передохнуть. Однако странная вещь: утомляла эта женщина только физически, ничуть не отталкивая его при этом чувственно. Она явно не принадлежала к тем «кочевым» женщинам, после близости с которыми хотелось как можно скорее оставить приютившие тебя и ложе, и дом.

– У тебя что, долго не было мужчины? – предался Дмитрий вопросу, который задавать Терезии не следовало даже после того, как почувствовал себя совершенно опустошенным.

– Теперь я понимаю, что у меня не было его никогда, – ошалело повертела она головой, все еще возлегая у него на груди. – Мало того, оказывается, я даже представления не имела, что это такое – быть в постели с мужчиной.

– Вот оно – женское коварство, – нежно провел ладонями по ее щекам Гродов; и волосы у Терезии были жесткими, густыми, пропахшими какими-то луговыми травами, – перед которым мы обычно пасуем и в сетях которого рано или поздно гибнем.

– Можешь считать это сетями, только не погибельными, а спасительными. Сам рассуди: вокруг война, смерть, а ты в постели со все еще молодой и все еще красивой…

– Мои командиры этого не одобрили бы.

– Твои командиры тебе позавидовали бы. И вообще, не дай тебе Бог, офицер, когда-либо вспомнить, скольких солдат, чужих и своих, ты погубил и еще погубишь на берегах этой реки…

– Постараюсь никогда об этом не вспоминать. – Чем нежнее он гладил неподатливые волосы женщины, тем они становились мягче, а сама женщина – увлеченнее и податливее.

– Зато женщину, которая омывала тебя от солдатского пота, ты вспоминать обязательно будешь. Причем вспоминать только с благодарностью за дарованные тебе минуты неземной благодати. Кто знает, офицер, может, когда-нибудь, на старости лет, ты даже гордиться будешь не тем, что покорял чужие земли, а тем, что сумел покорить ту, на всю жизнь запомнившуюся тебе, одну-единственную женщину. Все еще простительно молодую и все еще непростительно красивую.

… «Все еще простительно молодую и все еще непростительно красивую…». Как бы там ни было, а теперь, томясь в будке смотрителя причала, капитан вспоминал ласки Терезии с хмельной улыбкой мужчины, познавшего нечто такое, чего не способны познать все остальные мужчины мира. И уже сейчас – права была эта прекрасная дунайская жрица! – начинал гордиться этим.