Николай Отрада - Строки, добытые в боях

Но беды она выносила,
Не хмуря высоких бровей.
Пахала она и косила
За мужа,
За старшего сына,
За младших своих сыновей.

И верил я снова и снова,
Что в каждом конверте найду
Ее материнское слово,
Ее сокровенное:
«Жду!»

Я знал в эти годы крутые,
Что каждую строчку письма
С ней вместе писала Россия,
Россия,
Россия сама!

Неправда, это все неправда,
Не высохла, не заросла —
Она течет, моя Непрядва,
Как шесть веков назад текла,

Когда над нею, меч сжимая,
Стоял Димитрий и смотрел,
Как двигались полки Мамая
Под непрерывный посвист стрел…

Здесь были и другие реки,
Но где же их живая синь?
Они повысохли навеки.
И не воскреснуть им.
Аминь!

Их именам не повториться,
Им не вернуть былой почет…
А Дон по-прежнему струится,
А вот Непрядва все течет.

Она, конечно, стала ýже,
И глубина ее не та.
Но и доселе воду кружат
Ее святые омута.

Видать, не только ливни-грозы,
Ключи и талые снега —
Ее питали пот и слезы,
И наша кровь, и кровь врага…

Она не станет полноводней.
Но вот и я над ней стою
И сам прошу: прими сегодня
Еще одну слезу —
Мою.

Мальчики как мальчики:
дерутся, меняются марками,
а едва городские сумерки за окном растают,
занавесив лампы газетами или майками,
мальчики читают,
мальчики читают.
Взмыленные лошади рысью несутся сами.
Бородатые всадники пьют воду из медных фляг.
Шхуна уходит в море под парусами.
Вьется над мачтой
черный пиратский флаг…
А они упрямо отсчитывают версты и мили.
А они до рассвета не гасят огонь.
Мальчики живут еще в придуманном мире
скальпов,
томагавков
и дерзких погонь.
Еще к ним придет настоящая доблесть
как ответ за обещанное «Всегда готов!».
На них уже бросили грозный отблеск
малые войны тридцатых годов.
Через город ночами
войска идут на ученье.
Тишина над городом
как часовой стоит.
Тишина эта
тоже подчеркивает значенье
того, что завтра
мальчикам предстоит.
Еще их фамилий
не знают военкоматы.
Еще невелик
их начальный житейский опыт.
Но время,
прямое и строгое,
как снова команды,
уже их зовет,
и требует,
и торопит.

Это дело давнее.
Не моя вина.
Увезла товарищей
финская война.
Галочкой отметила
тех, что в строю.
— Рано! — ответила
на просьбу мою.
Я остался дома.
По утрам в Сокольники
почта приносила
письма-треугольники.
О своих раненьях
и обмороженьях
товарищи писали
в кратких выраженьях.
Ждать их наказывали.
Нас мучила совесть.
Мы на хлеб намазывали
яблочный соус.
Зимняя нас лавочка
у ворот сводила.
Синяя лампочка
у ворот светила.
Письма читали
синими глазами.
Девочки плакали
синими слезами…
Это дело давнее.
Не моя вина.
Выпала мне дальняя,
долгая война.
В рамах оконных
стекла дрожали,
В ямах окопных
сверстники лежали.
Мины подносили
руками усталыми.
Глину месили
сапогами старыми.
И домой вернулись
старыми бойцами,
в мятых гимнастерках,
с чистыми сердцами…
Это дело давнее.
Не моя вина.
Под холмом могильным
зарыта война.
Зарыта, забыта,
но, душу леденя,
синяя лампочка
смотрит на меня.
Синяя лампочка
стоит перед глазами.
Девочки плачут
синими слезами.
Синие отсветы
лежат на снегу.
Выключить лампочку
никак не могу.

Первую кровь мы видели так.
Снегом нас обдавая,
«тридцатьчетверки» берут разбег,
выскочив на большак.
Дымное зарево впереди.
Скоро передовая.
Сбоку идет старшина Свиридов,
командует — шире шаг!

Потом обгоняют нас на рысях
конники в вихре белом.
У эскадронного — белый чуб
да на щеке рубец.
У эскадронного на боку —
шашка и парабеллум,
лихо несет его вороной,
в яблоках жеребец.

А нам шагать еще и шагать —
служба наша такая.
Мы, говорят, царица полей —
это, конечно, так.
Нам шагать себе и шагать,
службу не попрекая,
сбоку идет старшина Свиридов,
командует — шире шаг!

И вдруг навстречу нам, из леска,
словно бы от погони,
оттуда, где орудийный гром
ухает без конца,
мчатся лошади без людей,
дикие скачут кони,
кровь на загривке у вороного,
в яблоках жеребца.

Та и запомнилось навсегда.
Дикие кони скачут.
Черная лошадиная кровь
падает на большак.
Дымное зарево впереди.
Бабы в деревне плачут.
Сбоку идет старшина Свиридов,
командует — шире шаг!