Владимир Лидин - Три повести

Он спустился к причалам, и так же, вместе с другими, поглотил его вечерний порт.

Десятилетия назад, гонимые голодом, пришли на берег первые переселенцы. Они осели на берегу бухты и перенесли в новые места свои привычки и навыки. Были удачные годы, когда много рыбы приходило к берегам. Бывали пустые, несчастливые годы. Тогда оставалось покорствовать, ждать перемены судьбы. Так жили из поколения в поколение — нищие дети нищих отцов. Десятилетия изменяли очертания бухты. Наносило новые мели, выветривались скалы, менялись глубины. Выветривались и старые навыки. Молодежь уже не хотела возиться с тяжелыми парусами кунгасов и готовилась стать мотористами. Суда становились общими, общим становился труд. Угрюмо и недоверчиво присматривался еще кое-кто к новому движению жизни. Учащались невыходы в море. Двое молодых ловцов пришли к Микешину договориться об участках работы. Он знал обоих: один — хорошо разбиравшийся в сложностях новых вопросов, недавно вернувшийся из рыбного втуза; другой — комсомолец, выдвинутый в шкипера молодежью.

Микешин начал с невыходов. За последние дни рыбы у берега не было. Надо было выходить на глубины. У многих ловцов были свои правила ожидания удачи. Глубинный лов был для них делом опасным и чуждым. Никто не выходил никогда искать в море косяки. Косяки в свое время сами должны прийти к берегам. Месяц для лова был последний.

— Давайте рассчитаем вплотную. На сколько единиц можно рассчитывать по-настоящему? — спросил Микешин.

— По-ударному будут работать шесть кунгасов… пока только шесть. Но мы надеемся, что будет работать и третья бригада… значит, девять кунгасов.

Микешин развернул карту с нанесенным профилем берега.

— Теперь подумаем, как расставить суда, чтобы охватить весь район.

Он стал отмечать карандашиком.

— Главная беда — агитация плохо поставлена, — сказал один из ловцов.

— Агитировать мало, — усмехнулся Микешин. — Отсталого агитацией не возьмешь. Ему примером надо показывать. Пускай посмотрит, что техника делает. А то держатся за прошлое, конечно… лучшего не видели. Все эти кунгасы со временем мы начисто скосим. Без мотора не переделаешь жизнь.

Все-таки сидели в правлений, приходили из втузов, сколачивали бригады молодые ловцы, видевшие новые выходы… Старые навыки, предрассудки, покорность стихии — этого еще хватало вдосталь, но открывались иные дороги.

Они договорились о выходе. Ловцы ушли. На ступеньках конторы дожидался Подсоснов. Давно уже — сначала шкипером, потом бригадиром — был на хорошем пути этот положительный коренастый парнишка. Его бригада шла впереди остальных, и остальные недовольно оглядывались на этих расторопных и беспокойно ускоряющих жизнь ребят. Сейчас впервые во всей истории промысла делали новый опыт. Две бригады выходили на круглосуточный лов — на целых пять суток. Давно сложилось поверье, что рыбу можно ловить только ночью, в размеренные сроки ежесуточных выходов, с огромной потерей времени на возвращение, на отцепку из сетей. Круглосуточный лов должен был изменить все старые навыки. Микешин послал за Стадухиным. Схема была такая: в бригаде шли три десятитонных кавасаки. Команда каждого состояла из шкипера, трех ловцов, моториста и научного наблюдателя. Каждое судно имело тридцать шесть сетей. Поочередно одно из них выбирало на себя сети всех трех и отправлялось для сдачи к берегу. Остальные оставались в море и продолжали круглосуточный лов.

— Как полагаешь, Подсоснов… на пять суток дыхания хватит? Вернетесь — сорвете дело, — сказал Микешин.

— За улов не ручаюсь, а срок надо выдержать, — ответил Подсоснов. — Дело ведь не только в вылове… а и в примере. Главное, как с временем справимся, с выборкой сетей… — Он стал озабочен. — Приборы неважные. А надо и ветер рассчитать и течение… если суда на одном течении не поставить — к утру их так разнесет, что не сыщешь.

— Наши наблюдатели составляют карту течений в районе лова, — сказал Стадухин. — Однако хотелось бы проверить выхода и других судов. У меня такое предложение, товарищ Микешин: я бы с сотрудником вышел на нашем катере к полуночи, а вы бы на своем. Так мы обойдем весь район и увидим полную картину лова.

— Катерок-то у вас ненадежный.

— Катерок как катерок… только мы выйдем пораньше, машина у нас послабее.

— А ведь это все-таки сдвиг… скрипит еще, а движется. Ты там винти, винти отстающих, — сказал Микешин с шахтерской грубоватостью, заглядывая в профессорские очки. — В самую душу винти.

Берег был уже в вечернем движении. Свертывались сети, суда готовились к выходу. Из хлебопекарни несли под мышками хлеб. С разной частотой работали моторы.

У причальной пристани покачивался катер. В маленьком тесном кубрике с койками в два яруса была походная лаборатория. На стене в деревянные прорези вставлены пробирки и склянки для мальков и планктона. Дежурный матрос чистил рыбу. Вернулся старшина.

— К полуночи выходим, товарищ Рябченко. Горючее захватите полностью. И хлеба возьмите на сутки, — сказал Стадухин.

Он привычно нагнулся и пролез в кубрик. На стене висел барометр. Старшина пощелкал ногтем по стеклу. Стрелка дрогнула и опустилась влево на полделения. Он не любил выходов в море. Катер был мал, неустойчив… в сущности только для работы в порту предназначались эти моторные суденышки. А их гоняли по морю как мореходные посудины. Старшина был с Азова, знал спокойное портовое плаванье. А здесь на далеком Востоке ненадежно, изменчиво было море. Уходили в штиль, возвращались в шторм. И вдобавок этот неугомонный коротконогий, будораживший всех человечек. Старшина был недоволен. Опять болтаться всю ночь. Да еще полностью запасаться горючим. Прут на рожон. Помещение было тесное. К тому же утыкали его какими-то склянками. Даже отоспаться нельзя было на этом чертовом катере. Он махнул рукой и полез из кубрика наверх.

Первой вышла бригада Подсоснова. Кавасаки один за другим отходили от пристаней. Кормовые огоньки двигались, расходились, огибали мыс. Белое облачко спускалось с сопки. Облачко заметили позднее, когда флот был уже в море. Обычно перед тайфуном спускалось такое молочное облачко. В двенадцатом часу ночи перебрались на катер Стадухин и гидробиолог Старожилов. Двое других наблюдателей вышли на кавасаки с бригадой. Стрелка барометра опустилась еще на деление. Старшина уныло выжидал.

— Барометр падает… Клавдий Петрович, разве на таком катеришке выходят в море?

— А почему же нет? Машина в порядке? Где моторист? Вы ведь знаете, Рябченко, мы этих разговоров не любим.

Старшина безнадежно вздохнул и ушел наверх. Катер задрожал. Моторист включил мотор. Вскоре заплескалась вода. Тучноватому Старожилову было в кубрике тесно.