Сергей Герман - Штрафная мразь

— Вот так из Котлубанского спецлагеря НКВД оказался я прямиком в отдельном штурмовом стрелковом батальоне. Численность батальона девятьсот человек, все офицеры. Даже повозочные, портные, повара, водители — все из разжалованных офицеров. Воевали рядовыми. У каждого срок — два месяца участия в боях, либо до награждения или до первого ранения. При наличии хорошей аттестации погоны возвращали. В случае гибели семья получала пенсию. За что меня туда? Почему? В чём была моя вина?

Но тогда я считал, что мне повезло! И действительно повезло. В первом же бою ранило, и вот сейчас сижу перед тобой. Воюю!

От выпитой водки капитан Половков чуть порозовел, на лбу выступили мелкие капли пота. Он вынул носовой платок, аккуратно сложенный вчетверо, промокнул лоб. Потом закурил.

— А я перед самой финской я служил в Молдавии, на границе. Ночью подняли по тревоге. Куда неизвестно, но красноармейцев с вещмешками, командиров с личным оружием.

Видим, что эшелон идёт в сторону Ленинграда.

Потом показалась Карелия. А поезд идет дальше, в теплушках топят печки. Уже зима, снегу по колено.

В дороге выдали рукавицы, зимнюю форму, лыжи с палками.

А я их раньше только на картинке видел. В Молдавии, где служили и снега то не было. Начинаем понимать, что везут на войну.

Наконец приехали. Выгрузились. А кругом снег… много снега. Лес дремучий… Сосны. А морозы страшенные, под 45 градусов. Чубы потные в сосульки превращаются. А мы своих шинелишках кургузых, кирзовых сапогах с портянками.

Кухонь нету, застряли в снегу. Выдали сухой паёк, это кусок мерзлого сала и такого же хлеба, которые не разрубишь топором. Макали их его в горячую воду, ели вместо каши.

Привезли винтовки, а они все в солидоле — не протертые. Смазка на морозе замёрзла, винтовки не стреляют. Первые обмороженные.

Двинулись маршем. Кругом лес. На соснах сидят финские кукушки.

Там меня и ранило.

Пока валялся в госпитале там и думал, что так воевать нельзя и все эти лозунги про то, что будем бить врага на его территории придумали идиоты.

А через два года новая война. И снова всё по новой.

Половков загасил окурок, вздохнул и спросил с горечью.

— Ну скажи мне, Толя, если ты отступал в сорок первом, почему у нас всегда только один приказ «Ни шагу назад! Атаковать!» Почему?

Почему немцы могут воевать по умному, а мы нет? Почему они врываются в землю, создают лабиринт траншей и укрытий, чтобы их не выкурить!

А мы атакуем, атакуем и атакуем… Получаем штабеля трупов и братских могил.

Полховский ничего не ответил. Половков помолчал немного, а потом снова вздохнул.

— Три года уже воюем, а воевать так и не научились. Меня ведь и сейчас посылают брать высотки. Их до меня полком не могли взять. А я должен был взять с неполной ротой. И как всегда, с генеральским напутствием: «Не возьмешь высоту — расстреляю к едрене матрёне!»

И я понимаю, что не шутит генерал. Самолично видел, как пьяный полковник застрелил своего ротного за то, что тот осмелился возразить, получив тупой и гибельный приказ.

Так и воюем, куём будущую победу. А кто будет землю пахать после победы, если сейчас всех под немецкими пулемётами положим?

Затронули и тему недавней попытки перехода штрафников к немцам.

— Думаешь только у тебя бегут? — Спрашивал захмелевший Полховский.

У него страшноватые глаза. Было видно, что горького в своей жизни он тоже хлебнул через край.

— У нас на Брянском фронте перед Курской битвой контразведка даже спецоперацию провела. Подготовили специальную группу и под предлогом сдачи в плен отправили с поднятыми руками к немецким позициям. А когда те стали кричать «О русс! Русс! Иван, ком!» Забросали немцев гранатами.

Немцев это отрезвило и как только следующий раз появились новые перебежчики их просто покосили из пулемётов. Теперь боятся.

Половков усмехнулся.

— А мои ничего не боятся. Как свежее пополнение, так бегут и бегут. Мы уже и брустверы минируем. Они это знают, но всё равно лезут, гады. Даже тактику специальную придумали. Ждут, когда рядом с окопом разорвётся снаряд или мина. Рядом с воронкой мин нет, разминировано всё в радиусе полтора — два метра. Перебежчик сидит в воронке, ждёт, когда немец рядом ещё мину положит. И так всю ночь. По нему конечно же стреляем. Или группу вдогон отправляем. Как на охоте!

А они знают, что стрелять в них будут те, с кем последний сухарь делил. Но всё равно бегут.

Без риска жить не могут! Вдруг проползу? И уйду, и жив буду. И лезут. Словно волки!

А я одним глазом за немцами слежу, а вторым за своими жульманами!

Капитан словно опомнившись, поискал что-то глазами, не обращая внимания на сидевшего напротив Полховского, который спокойно слушал его.

— Ладно, — сказал Половков. — Развели тут философию… Спать пора. Завтра утром будет машина к соседям. Я тебя разбужу.

Он нашёл на столе пустые кружки, поровну выплеснул остатки и не дожидаясь Полховского, выпил.

Штрафники тем временем пользуясь временным затишьем и тишиной играли в карты.

Изба была без потолка, зато с тремя стенами. Пролом и выбитую дверь завесили от ветра плащ-палатками. Столом служила широкая доска, которую положили на кирпичи. Вместо табуреток сидели на ящиках из-под мин.

Чтобы не застудить задницы ящики накрыли тряпьем. Клёпа сидел на своей персональной подушке.

Лученков притащил с кухни четыре котелка пшенной каши, буханку хлеба и фляжку водку.

Удивился, — Миха, чего это ты о заднице своей так заботиться стал?

Клёпа засмущался.

— Да геморрой у меня. Сижу долго!

На столе лежала только что склеенная колода карт. Это была обыкновенная самодельная колода, какими играют в тюрьмах и лагерях.

Их клеили из всего, что попадалось в руки. Книг, газет, журналов. Клей делали из пережёванного хлеба. Масти наносили при помощи краски, полученной из сажи или из химического карандаша.

Через бумажный трафарет на карту наносили узор — туз, король, дама, валет. Масти не различались по цвету — это было не нужно. На карте Туз пик, например, просто рисовали пики в противоположных углах карты.

Клёпа похлопывал по колоде своей грязной рукой с заусенцами вокруг ногтей. Для сегодняшней игры её раскрасили подобранным в немецком блиндаже цветным карандашом.

Играли Клёпа и Марик Мильготин — один на один. Марик, был чёрен лицом, смахивал на цыгана. Но к цыганам он не имел никакого о ношения, Марик был ассириец. Его земляки чистили обувь в Москве. Торговали на рынке мясом, занимались карманными и квартирными кражами.

Кличка у Марика была соответствующая — Слива. В роту прибыл с последним пополнением.

Был он артистичен, играл на гитаре, имел хорошо поставленный голос и прилично пел.