Сергей Герман - Штрафная мразь

Интеллигентных людей, кто за растрату как я, раз — два и обчёлся.

А бывший капитан думал о взводном Васильеве. Представлял, как пристрелит его во время атаки. Во время боя тот подгонял его пинками.

Через несколько дней в блиндаже столкнулись двое, взводный Васильев и бывший капитан. Они о чём-то говорили, упёршись в друг друга прямыми взглядами, цедя злые, тяжёлые и горькие, как махорка слова.

Потом разжалованный капитан чуть вздрогнул, но сжал зубы и очень медленно процедил, почти не разжимая зубов:

— Каждый поступает так, как считает нужным. Но зря ты так со мной. Зря! Не бережешь ты себя. Совсем не бережёшь.

По его враз ожесточившемуся лицу было видно, что он ничего не забудет…

Старший лейтенант смотрел на него прищурившись и не вынимая правой руки из кармана.

Через несколько дней бывший капитан кинул гранату в землянку командира взвода. Васильев успел выскочить. Вестовой погиб. Штрафники скрутили Митю Бешеного, дали ему по зубам. Больше в штрафной роте его никто не видел.

Говорили, что его за окопами пристрелил сам Половков.

Через неделю ударил мороз. Выпал обильный снег и укрыл траншеи, воронки, подбитую технику плотным одеялом.

Дни ужались, словно шагреневая кожа и стали совсем короткие. Все окружающее вокруг стало серо-белым, каким-то неживым. Солнце целыми днями пряталось за серые тучи.

Ночью на нейтральной полосе раздался взрыв мины.

После взрыва проснулись в окопах с обеих сторон. Сначала пулеметчики прочесали из пулеметов всю нейтральную зону, затем со всех сторон взлетели ракеты. Со стороны траншей штрафников длинной очередью прошелся по немцам «Максим». Звук его стрельбы нельзя было спутать ни с чем другим.

С немецкой стороны загавкал МГ-42.

На нейтральной полосе стало светло, над окопами пролетали пули — причем с обеих сторон.

— Кто-то тикать надумал, — зевнул сидевший в охранении штрафник с большим родимым пятном на щеке. До штрафной роты он служил в полицейской команде города Житомира.

— Ага, к немцам сейчас только за пулей бегать, — возразил другой, для тепла завязавший на манер башлыка на голове, тёмный платок.

— А вдруг это не к немцам, а наоборот от немцев? — Тут же прицепился к нему бывший полицай.

— Ага, от немцев… Разогнался. Я за всю войну не видел ни одного немецкого перебежчика. Слышал, конечно, что есть такие, но не видел. И правильно, а чего у немцев не служить? По утрам кофе пьют, говорят, что солдатам даже отпуска дают и баб для них прямо на передовую привозят.

— Да уж! — штрафник скрипнул зубами. — Напились мы энтого кофию и хлеба тоже наелись. Сыты! По самую маковку!

— Чего ж ты сам тогда не пришёл, а ждал, когда тебя в плен возьмут?

— Скильки раз повторять, я сам сдался. Ешё и портфелю с важлывими документами прихватил!

— Хлопцы! — Закутанный в платок изобразил негодование, — вы слыхали, что заявило это продавшее Родину существо?! Важные документы он притаранил! Да у тебя в портфеле были только журнал с голыми бабами и ведомость на получение овса для лошадей!

Перебежчики — это была ещё одна головная боль командиров и особистов.

Солдатская присяга, долг и приказ для большинства бойцов были основным критерием стойкости. Но чтобы побеждать требовались ещё воинское мастерство и умелое руководство войсками. Приказ командира, матерок товарища, заградотряд с пулемётами за спиной способны были добавить мужества в сердце, но могли и окончательно подкосить колени.

Именно это и было основной причиной перехода к немцам.

У некоторых просто напросто сдавали нервы. Зная, как бездумно цепь за цепью, гонят роты в лобовые атаки и понимая, что завтра они неизбежно погибнут, некоторые принимали решение — лучше уж сдаться в плен.

Инстинкт самосохранения подсказывал — «живой трус лучше мертвого героя».

В плену, по крайней мере, не надо было ходить в атаки.

Бежали поодиночке, парами и даже небольшими группами. Заранее запасались листовками — пропусками и превозмогая страх перед немцами ползли на другую сторону. Немцев боялись, но ещё сильнее боялись своих.

Немцы же в перебежчиков не стреляли, даже кричали: «Иван, комм! Комм»!

Махали руками, показывали проходы, поддерживали огнём, отсекая группы преследования.

Ротным и взводным командирам грозил за беглецов трибунал. Штрафники злились, что за их счет самые продуманные хотят отсидеться в безопасности. Играла свою роль и ненависть к предателям. Поэтому перебежчиков не щадили.

Расстреливали дезертиров без всякой жалости.

По приказу командования минировали поля перед передним краем, создавали передвижные секреты из надежных солдат. Но помогало мало. И хотя знали, что шансов уцелеть при переходе немного, это не останавливало. Шансов остаться в живых при атаке было ещё меньше.

Идея уйти к немцам родилась у Бекетова, имевшего некрасивое погоняло — Сраный.

Глубокой ночью он горячо дышал в рябоватое лицо штрафника Валеева:

— Доверься мне. Уйдём по английски, не прощаясь!

Сидящий на корточках Валеев громко вздыхал.

— Страшно!

Он был из татар, до войны работал в Москве дворником. Сел за то, что ночами грабил пьяных.

Бекетов грел в рукавах замёрзшие ладони. Одна пола его потёртой и прожжённой шинели была короче другой. Другая выглядела так, словно её вынули из под колёс полуторки. Перетянута узким брезентовым пояском. Кирзовые сапоги, с истёртыми переломами гармошки, сношенными каблуками. Спросил Валеева вроде со смешком:

— Ты в Бога — то веришь, Ильдар?

— В Аллаха верю… А тебе зачем? Тоже хочешь?

— Меня ни твой Аллах, ни наш Иисус не услышат. А вот ты молись, потому что больше нам надеяться не на кого. Или немцы расстреляют, или краснозвёздные грохнут.

Бекетов был из блатных. Осенней слякотной ночью он с двумя приятелями, загрузили угнанную полуторку мукой, крупами, консервами из поселкового магазина и отвезли всё на лесную заимку, где отыскать всё это могли только специально обученные собаки.

Всё было сделано тихо. Прирезанный Бекетовым сторож, тихонечко лежал в своей сторожке и молчал. Взятого в магазине должно было хватить до конца войны, но один из подельников проговорился по пьяной лавочке своей бабе. Та кому то из подруг и… в общем, в сторожку нагрянули легавые.

Подельники отстреливались из охотничьих ружей, бывших в сторожке. Бекетов во время перестрелки предусмотрительно спрятался в погребе. Когда подельников перестреляли он вылез из погреба, высоко задрав руки в верх.

Его даже не били. Молоденький сержант, шмонавший его карманы в поисках оружия, подозрительно повёл носом.

— Да он обосрался, товарищ капитан!

Пожилой капитан, руководивший задержанием оказался философом.