Анатолий Соболев - Ночная радуга

Сбылась и еще одна мечта, в которой Ваня никому не признавался. Всех стригли наголо, только разведчики носили чубы. И Ваня тоже будет носить чуб, такой же, как у Олега, набок, чтобы выбивался лихо из-под бескозырки…

Фашисты, напоровшись на яростный огонь разведчиков, залегли. Короткие очереди прорезали туман и летели, фосфорически светясь и обгоняя друг друга. Будто бросал кто из сизой мглы горящие спички. Зажигал и бросал, зажигал и бросал… Было даже красиво.

Потом убило Мирзу.

Их осталось двое.

Фашисты замолчали. Ваня понял: атака захлебнулась. В наступившей тишине стало жутко. Он напряг слух и не отрывал взгляда от выхода из ущелья, где бесшумно, прямо из земли, могли возникнуть фрицы.

Ваня вздрогнул, когда в напряженном безмолвии раздался приглушенный голос:

— Эй, славяне! Есть кто живой?

— Есть, — тихо откликнулся Ваня, узнав голос Олега.

Олег помолчал, ожидая, отзовется кто еще или нет, и неуверенно спросил:

— Это все? Больше никого?

— Не знаю, — сказал Ваня, хотя знал, что оба соседа его и справа и слева убиты.

— Та-ак… — глухо протянул Олег. — Они стояли насмерть, как пишут в газетах.

Злой на язык этот Олег. Не поймешь, не то всерьез говорит, не то блажь напускает. «За ордена, — говорит, — воюю. Потому и в разведку пошел. Разведчикам на ордена не скупятся», — говорил он. А награды ему нужны, чтобы прийти к «мамзель на Арбате», чтоб знала она, кого потеряла, кому не поверила, чтобы раскаялась. А он покажет ордена и уйдет гордо. Олег срок получил перед войной. Из тюрьмы на фронт попал. Связался по молодости с шайкой. Стащил у отца-генерала пистолет и людей раздевал. А делалось это так. Приходил он в клуб, знакомился с девушкой и после танцев шел провожать. Парень он что надо! Любая не против с ним пройтись. Шли, говорили о музыке, о литературе, о живописи — в этом деле он знаток. Время от времени Олег спрашивал, далеко ли до дому. Если оказывалось далеко, то культурный разговор продолжался, если же близко, Олег говорил: «Теперь раздевайся. Дойдешь и так». И помогал онемевшей девице освободиться от часов, от платья. Однажды под Москвой, в дачной местности, вот таким порядком раздел он студентку, а она ему возьми и посочувствуй: «Сказал бы сразу, что тебе надо, я бы у клуба разделась. Утруждаешь себя, вон сколько прошагал! От трусости это». И ушла. Не заревела, не испугалась, а просто ушла. И это было обидно. Да еще слова о трусости. Олег постоял, постоял и двинулся за девушкой. Она сидела на крыльце в одной рубашке, подняв лицо к луне и откинувшись спиной на стену. Олег перебросил узелок через штакетник. Девушка не удивилась, словно знала, что так и будет. Снисходительно сказала: «Измял только, дурак». С этого вечера присох к ней сердцем Олег, ходил за ней тенью. А она его не замечала. Потом случилась еще история. Раз ночью возвращался он от ее дома и на мостике через речушку встретили его двое. Теперь ему предложили раздеться. А Олег и говорит: «Хотите деньги? У меня деньги есть». — «Давай», — говорят. «Кому отдать?» — спрашивает, а сам лезет во внутренний карман, где пистолет у него лежал. «Мне», — говорит один. «Тебе так тебе», — соглашается Олег. Вытащил пистолет и ахнул между грабителями. Один вдарился бежать, другой в речку упал и заорал благим матом: «Караул!» А тут и милиция подоспела. На выстрел.

Всех троих и взяли. Всем троим и дали. Тем, двум, за грабеж; Олегу — за незаконное хранение огнестрельного оружия. Вместе сидели. Подружились…

— Эва-ан! — вдруг раздалось со стороны фашистов.

Ваня вздрогнул, услыхав свое имя.

— Эва-ан, капут! — кричал фриц, странно растягивая слова.

Олег напряженно хмыкнул за спиной:

— Знакомый объявился. Тебя зовет. Может, тесть. Ты женат, нет?

Ваня не ответил. Не до шуток. Туман подползал все ближе. Может, движутся, пригибаясь, под его прикрытием фрицы.

— Притихли гады, — тревожно вслушивался и Олег. — Готовятся. Надо устроить им трогательную встречу.

Олег ополз убитых товарищей, собрал автоматные диски, гранаты-«лимонки». У лейтенанта вынул из планшета непромокаемый пакет с картой и пистолет. Разложил перед собой оружие, окинул довольным взглядом все хозяйство.

— Салют наций в двадцать один залп давать можно!

Олег внимательно и остро посмотрел на Ваню.

— Давай и твой.

— Зачем? — удивился Ваня.

— Поползешь вон в ту щель. По ней можно вылезти наверх.

— А ты?

— Давай автомат и бери вот.

Олег протянул отливающий вороненой сталью пистолет и лейтенантов плоский пакет.

— Не-е! — заартачился Ваня, поняв все.

— Дурная голова, — досадливо поморщился Олег. — Мы не можем уйти вместе, они засекут нас, а так я прикрою.

— Не-е! — упрямо тряс головой Ваня.

— Отставить разговорчики!

— Ты не приказывай, мы оба рядовые! — огрызнулся Ваня.

Ваня был упрям, и если уж что-то решал, то ему хоть кол на голове теши, все равно на своем стоять будет.

— Давай ты, а я останусь, — сказал Ваня и почувствовал, как от такой решимости морозом взялась кожа на голове.

— Та-ак… — протянул Олег и смерил Ваню странным взглядом, не то ироническим, не то благодарным. — В благородство играем.

Он помолчал, что-то прикидывая в уме.

— Ладно, потянем жребий. Кто вытянет короткую — тот остается, кто длинную — тот идет. И без разговорчиков! Двоим отсюда не уйти, а карту надо доставить на катер, там ждут. Это до тебя доходит?

Олег выломал две палочки от ветки, показал Ване.

— Тяни, да не медли. Уходить надо! Английский парламент тебе тут! — Глаза Олега ожесточились.

Ваня вытянул длинную.

— Есть на свете справедливость! — сказал Олег.

Ваня не заметил, что Олег зажал в руке две длинных, одинаковых, и дал ему тянуть первому. А оставшуюся у него в руке незаметно поменял на короткую.

— Время только тратим. Вот возьми и иди.

Олег подал нагретый рукою пистолет и плотный резиновый пакет. Ваня знал: в пакете карта с нанесенными оборонительными укреплениями фашистов.

— Прощай, — тихо сказал Ваня, чувствуя, что вот-вот разревется.

— Не знаю такого слова: прощай! — зло выкрикнул Олег. — Знаю: здравствуй! Так что будь здоров, парень! Адью!

Олег больно стиснул Ванину руку и вдруг торопливо и просяще заговорил:

— Останешься жив, передай привет на Арбат. Адрес в документах на базе. — Голос его придушенно осел, но Олег быстро справился с собой и на высокой, срывающейся ноте закончил: — Напиши, что зря она не поверила, зря на письма не отвечала.

Горло сдавило, и последние слова он произнес с придыханием, со смертной тоской обреченного, и Ваня задохнулся от обжигающего чувства невозможности что-либо изменить, от бессилия перед судьбой и замешкался было.

— Да иди ты!..

Ваня на животе пополз к расщелине. И уже в ней услыхал, как гулко заработал автомат, как отчаянно-зло закричал Олег, проклиная фашистскую сволочь.