Александр Шашков - Гроза зреет в тишине

— Был у нас в спецгруппе...

И так больно и обидно стало на сердце у Кремнева. «Неужели так будет?» — подумал он и посмотрел на Шаповалова. Насупив брови, будто он был чем-то очень недоволен, Михаил спал. Светлые волосы его рассыпались по плащ-палатке, и в них густо искрилась седина.

«Вот, и он поседел... А ему же только двадцать три!..»

Василь положил на колени ТТ. Теперь он смотрел на товарища так, как смотрит отец на сына, вернувшегося домой после долгих и трудных дорог. Ему было и радостно, что сын возмужал, повзрослел, и немного грустно, что вернулся уже не таким, каким он, отец, запомнил его, провожая за порог...

Михаил пошевелился. Кремнев спохватился, осторожно слез с нар, присел к столу и книжкой прикрыл настольную лампу.

Пусть поспит. Он действительно очень устал. А впереди... Кто может знать, что там, впереди?...

...Спал Михаил не долго, часа два. Вскочил, огляделся и, увидев за столом Кремнева, возбужденно проговорил, будто он вовсе не спал, а просто так — лежал и думал:

— Знаешь, а я, кажется, что-то придумал!

Василь удивленно поднял голову, улыбнулся:

— Придумал или во сне увидел?

— И придумал, и увидел! Но ты не смейся! Здорово может все получиться!

Михаил соскочил с нар, подсед к столу и спросил у Кремнева:

— Ты видел болото, что за рекой?

— Видел. И не раз.

— Отлично! Тогда ты приметил, что к самой реке подступают плывуны-зыбуны. Они поросли мхом и клюквенником, который оплел их, как паутиной.

— Да, точно, — снова улыбнулся Василь, не понимая, куда клонит Шаповалов.

— Чудесно! Значит, если подвязать к ногам специальные широкие лыжи, то по этим зыбунам можно пройти, как по снегу. Понимаешь? Не проехать, а пройти.

Кремнев насторожился. В горячих, возбужденных словах Михаила было заключено что-то действительно важное.

— Нет, ты понимаешь меня? — загорелся Михаил. — Понимаешь?

— Начинаю понимать. Так. Сделаем специальные широкие лыжи, станем на них и — пойдем. А вдруг впереди окажется трясина, на которую и на лыжах не ступишь?

Михаил удивленно посмотрел на Кремнева, щелкнул пальцами и разочарованно вздохнул:

— Да-а-а. Об этом я не подумал!..

Он сгреб в горсть свои густые волосы и долго сидел неподвижно. Вдруг поднялся и спросил:

— Посмотри, который час? Мои стоят, не завел.

— Ровно два часа ночи.

— Очень хорошо! До наших окопов три километра. От наших окопов до немецких — километр. От немецких окопов до Зеленой поляны — километра три. Значит, всего — семь. Пройду за три часа туда и назад?

— На чем?

— На обычных лыжах. Я их не бросил на острове, принес.

— Может, и пройдешь... — Кремнев пристально посмотрел на Михаила, спросил: — Ты что, хочешь идти один?

— Может, взять Крючка? Он легкий.

— Наоборот, возьми Бондаренко. Он тяжелый. Он и проверит, можно ли идти по зыбунам с грузом или нет.

— Правильно! Жди нас на рассвете.

Вернулись они в шесть часов утра, грязные, мокрые, но счастливые.

— Эксперимент удался! — ворвавшись в отсек к Кремневу, с порога объявил Шаповалов. — Мы прошли! И не только прошли. Мы побывали на Зеленой поляне. Аэродром отличный. И вокруг — ни души. Правда, поблизости небольшая дорога и по ней изредка проходят немецкие автомашины. Ну, да наплевать нам на машины. Нужно всего пять минут: вскочить в самолет — и подняться в воздух!..

Идея Михаила Шаповалова понравилась всем, особенно комбригу Дубровичу. Он тотчас же принял решение использовать ее при прорыве блокады.

— Прежде, чем пойти на прорыв, мы зашлем в тыл к немцам человек пятьдесят «лыжников»-автоматчиков. И знаешь, какого они наделают там шуму? — доказывал он Хмаре, поблескивая горячими, черными глазами.

Хмара согласился. И Дубрович, обрадованный, отдал Шаповалову ценнейшее свое сокровище: двухместную резиновую лодку и дымовую шашку, с помощью которой лодку можно надуть за несколько секунд. Только попросил:

— Переправитесь — лодку не бросайте. Спрячьте в лозовых кустах, напротив поляны. Я потом найду ее.

Шаповалов обещал, что просьбу его выполнит, и, боясь, как бы Дубрович вдруг не передумал, помчался к своим ребятам: надо было смастерить лыжи, а не было ни досок, ни креплений.

Доски нашли в блиндаже, в его собственном отсеке, и даже больше, чем надо — ими были обшиты все стены. А вот с креплениями дело было хуже.

Первое условие — они должны были быть надежными. Нужны очень крепкие ремни, а где их взять? И Михаил, чуть не кусая от злости пальцы, вспомнил, что он оставил в багажнике трофейного «оппеля», который теперь ржавел на заброшенной смолокурне, целых двадцать ремней вместе с майорской формой Мюллера и четырьмя комплектами разного немецкого обмундирования. Но делать было нечего. Материал для надежных креплений надо было найти немедленно, и он приказал разведчикам снять и порезать свои пояса. Гимнастерки можно подпоясать и брючными ремнями, а брюки — веревками.

К полудню шесть пар специальных лыж были готовы. Выбрав тихое место на Сухом болоте, проверили их. Идти на лыжах было неудобно и трудно, но все же можно, и это всех обрадовало.

Разведчики пошли отдыхать, а Шаповалов направился в блиндаж к Хмаре, чтобы доложить, что группа готова к выполнению боевого задания.

Хмара и Кремнев сортировали бумаги. Одни бросали в железную печку, где тлел смоляной чурбак, другие аккуратно клали в цинковые ящики из-под пулеметных лент. Четыре таких ящика уже были заполнены доверху, семь или восемь стояли сбоку и ждали своей очереди.

— Пришла ответная радиограмма, — не отрываясь от дела, сообщил Кремнев. — Самолет сядет на Зеленую поляну в четыре ноль-ноль. Сигнал для посадки — буква «Т», сложенная из белого полотна.

— А где мы возьмем белое полотно? — удивился Михаил.

— Полотно есть, нашли на складе у Дубровича, — вместо Кремнева ответил Хмара и приказал: — Помогай. Вынимай из сейфа деньги и укладывай их в пустые ящики.

Трижды в течение суток приводили Бориса к Шварценбергу и трижды уносили в подвал. Юноша упрямо молчал. Ему загоняли иголки под ногти, посылали горячими углями живот и спину. Он кричал, корчился от боли, до крови искусал губы, но не говорил ни слова о том, что интересовало его палачей. И только на исходе дня, обессиленно рухнув на пол, простонал:

— Не мучьте... Скажу... В разведку послали меня... Прорываться наши будут... В воскресенье...

И замолчал, припав щекой к холодному грязному полу.

— Воды! Воды ему! — крикнул Шварценберг. — Шнель!

Сам поднял Борису голову, влил ему в рот воды. Борис открыл глаза.

— Да. В воскресенье, — повторил он шепотом.

— В какое время?

— Утром... На рассвете...

— Где, в каком месте?

— Тес... — и у Бориса закрылись глаза. Шварценберг брызнул водой ему в лицо, наклонился еще ниже: