Николай Ященко - С отцами вместе

— Тебе нельзя! Вагонетку куда же девать! В карман что ли?

— И тебе одному нельзя! — сопротивлялся Васюрка. — Другой раз вместе пойдем!

— Я сейчас хочу!

Эдисон спрыгнул с вагонетки и, цепляясь то за выступы камней, то за багульник или мелкие сосенки, полез в гору. Вот и столбы. Самый нижний провод медный. Шурка подошел к столбу, приложил ухо. Провода играли и пели, звенели и стонали, — целый хор разных голосов!

— Я вам покажу Хироку, Мугзону!

Четырех камней хватило, чтобы разбить фарфоровый стаканчик на куски. Шурка прицелился в стаканчик на следующем столбе. Когда провод повис на обнаженном железном крюке, Шурка глянул вниз и обмер: на гору карабкался японский солдат. Он шел от моста, восстановленного после взрыва. Мост теперь охранялся японцами. «Каюк мне!» — прошептал Шурка… Ботинки у японца были на кожаной подошве, они скользили, солдат падал, полз на животе. Шурка спрятался за сосну. Сердце бешено колотилось, но мысль работала четко: «Пока япошка лезет вверх, можно спуститься вниз левее скалы». Шурка перепрыгнул через небольшой камень и побежал к другой сосне. Японец поднял голову, увидел его и выстрелил. Шурка упал, бревном покатился вниз, ухватился за камень. Теперь японец его не увидит, пока не поднимется выше. До скалистого выступа Шурка не сбежал, а скатился. Спуска к железнодорожному полотну не было, с обрыва высотой сажени полторы Шурка спрыгнул прямо в кювет, забитый снегом. На путях — никого. Согнулся, перебежал полотно и покатился с откоса прямо в заросли тальника. Вот и река! Впереди небольшой островок, тоже заросший тальником. Шурка бросился к нему. Пуля просвистела где-то вверху, по долине раскатилось эхо выстрела. Шурка упал в снег на краю островка, пополз в кусты. И тут только заметил, что рукавицы он оставил на горе. От островка до другого берега расстилалось чистое поле. «Была не была, побегу». Японец больше не стрелял. Должно быть, он в это время спускался со скалы и потерял беглеца из виду.

На берегу, в кустах, Шурка присел, оглянулся.

Тихо. Никого. Сверкает снег.

Поднялся и что было силы пустился бежать по тальнику, пересек неглубокий овраг, нырнул в мелкий сосняк. Лес близко. Солдат сюда не пойдет один, испугается партизан…

Стемнело, когда Эдисон вышел из леса. У Лысой горы немного отдохнул, поплелся в Заречье…

Мать на пороге повисла у Шурки на плечах, сквозь слезы рассказала, как проходил обыск.

— Они нашли что-нибудь, мама? — побледнел Шурка.

— А что находить-то? Только перепортили последнее барахло!

Шурка кинулся под кровать, заглянул во все валенки, даже потряс их.

— Мама, ты ничего не видела, когда убирала комнату?

— А что ты потерял?

Забыв о голоде и усталости, Шурка ринулся в дом Кравченко. Тимофей Ефимович как раз нес по двору охапку сена для коровы.

— Дядя Тима! — закричал Эдисон. — Я пропал!

Щеки его ввалились, потрескавшиеся губы дрожали.

Кравченко бросил сено, встревоженно спросил:

— Что случилось?

Шурка обнял старого Кравченко, как отца. Захлебываясь в слезах, рассказал о медном проводе, стаканчиках, японском солдате и о шестизарядном револьвере системы Смит-Вессон.

— Я его в валенок положил!

— Сам ты валенок! — оборвал его Кравченко. — Бить бы тебя, да жалко! Натворил беды! Ну, иди в избу, придумаем что-нибудь!

Жена и дети Горяева давно спали, а сам он сидел за кухонным столом. На стене застыли ночные тени: взлохмаченная голова, бутылка и маленькая лампа. Из комнаты доносилось тиканье будильника, а с печного шестка — мурлыканье свернувшегося клубком кота… Вот голова качнулась, через всю стену вытянулась тень огромной руки, схватила бутылку за горлышко. Горяев налил в стакан мутного самогона, выпил, обтер губы рукавом, стукнул пустым стаканом о стол. Кот на шестке поднял голову, потянулся и спрыгнул на пол. Хозяин поманил его, взял себе на колени и начал гладить по мягкой спине. Кот закрыл глаза, снова замурлыкал. Смазчик склонился над ним…

— Что же я завтра скажу этому контрразведчику? А?

Конечно, Горяев — русский человек и готов помочь России, да не так, как предлагает полковник. Горяев любит песенку про камаринского мужика, считает себя таким же мужиком и знает, как надо помогать России… Русский камаринский мужик уже разогнул свою спину и сжал кулаки, худо теперь придется тем, кто притесняет его… Хитрит полковник. Послал Горяева понятым в рабочие кварталы, проверяет его и все еще помнит белую шапочку с голубой лентой. Смерти многих людей хочет полковник…

Прямо из горлышка отпил смазчик противной жидкости, сплюнул, понюхал хлебную корочку, покачал головой. Не рассказал он старому Кравченко о беседе с полковником. Не сказал и о находке револьвера. Сосед может не одобрить задуманного шага. А он, Горяев, больше терпеть не может. Он все сделает один. Полковник обидел камаринского мужика, и мужик сам даст сдачи…

Горяев подержал перед лампой бутылку, в ней осталось совсем немного. Лучше сберечь на утро, годится для похмелья. Смахнул с колен кота, погасил лампу и пошел спать. По-прежнему тикал будильник, отсчитывая время…

Ровно в десять часов постучал Горяев в кабинет полковника. Тот расхаживал из угла в угол, дымя папиросой.

— Какой ты помятый, смазчик! Что за вид! Тебе не кажется, что ты уже нализался какой-то сивухи?

— Самую малость, ваше благородие, — прохрипел Горяев, — как говорится, хватил для храбрости.

— Для храбрости? — полковник сел в кресло. — Какой же подвиг собираешься ты совершить?

— Я ведь на большое дело решился! Как тут не выпить!

Семеновец чуть приподнялся в кресле.

— Значит, ты согласен с моим предложением?

Кивок головы был ему ответом.

— Это действительно подвиг! — сказал полковник. — Россия не забудет его, смазчик! Атаман щедро наградит тебя!

— Ваше благородие, — Горяев прокашлялся. — А Россия простит мне это?

— Так богу угодно! Отец Филарет благословит тебя крестом… Как же ты начнешь действовать? Объясни!

— Сей момент!.. Дозвольте папиросочку, ваше благородие! — Из протянутого полковником портсигара Горяев взял папиросу, нащупал в кармане спички, встал со стула и закурил.

— Ну вот… Прихожу я, к примеру, сказать, к соседу Кравченко. Человек он тихий, семейный, набожный, в политику носа не сует. И начну… Мол, жизни нет от белогвардейской погани. Атаман Семенов — палач, его солдаты и офицеры, бандиты.

Сам того не замечая, Горяев говорил все громче и громче…

— Что они нам принесли? Броневики, нагайки, расстрелы, порки! Кровь нашу проливают. Скажу я соседу… силы, мол, надо собирать и идти на атамана. Поднимается русский камаринский мужик — не устоять белякам. Мы, железнодорожники, будем стрелки портить, пути разбирать, полетят под откос белогвардейские эшелоны. Одним словом, бей их, бей!