Николай Ященко - С отцами вместе

Беспокоился не один Кузя. На уроке закона божия отец Филарет говорил о церковном алтаре и таинстве причащения, а Костя пропускал все мимо ушей, хотя и знал, что на следующий день ему придется отвечать у доски. Костю мучил один вопрос: как будет действовать Цурамото против зареченских мальчишек…

Женька Драверт дернул Костю за рукав.

— С кем теперь сидеть будешь? Я уезжаю!

— Куда это? — Костя повернулся к недругу.

— В Читу! Папа там на бронепоезде будет работать машинистом!

— Ого! — удивился Костя. — На «Истребителе» или на «Грозном»?

— Еще не знаю, сейчас их много делают в читинских железнодорожных мастерских.

«Врет, дворянский выродок», — подумал Костя, но все-таки поинтересовался:

— Откуда знаешь?

— Откуда? — Женька явно хвастался своей осведомленностью. — У нас вчера офицеры были в гостях, с папой разговаривали, а я слышал через перегородку… И японских солдат еще много пришлют! С пушками!

— Кравченко, выведу из класса! — раздался голос отца Филарета.

— А почему меня? — возмутился Костя.

— Сомкни уста! — прикрикнул Филарет.

Костя отодвинулся от Драверта на край парты…

Во время перемены к Косте подбежал Ленька Индеец и тихо сказал:

— Что-то случилось… Японские патрули по всему поселку шныряют. Говорят, на телеграфе и в депо семеновцы дежурят с винтовками? Нас ищут, что ли?

— Поживем — увидим! — неопределенно ответил Костя.

Домой из школы ребята на всякий случай отправились через Большой остров, минуя вокзал.

— Шагать дальше, зато с проклятым Цурамото не встретимся! — сказал Костя.

На реке увидели небольшую группу конников. Несмотря на сильный мороз, они пели.

— Протяжная, казачья! — определил Кузя.

— На разминку вышли! — добавил Индеец.

В поселке за последние годы привыкли к тому, что из подолгу стоявших на станции эшелонов выгружались пехотинцы или кавалеристы и с песнями совершали прогулку по улицам. Сейчас к Заречью ехали казаки. Их сопровождала толпа ребятишек. Костя и его товарищи тоже пошли за казаками. Кузя показывал свою осведомленность.

— С желтыми лампасами. Значит, наши, забайкальские!

Конники миновали первую улицу и свернули к макаровскому дому. Ставни его были открыты. У ворот стояла Конфорка. Все стало понятно: дочь купца принимала на постой семеновских казаков.

Ребятишек отогнали, ворота закрыли и поставили часового.

За обедом Костя узнал от отца, что минувшей ночью партизаны напали на японцев, охранявших мост, перебили их, забрали оружие и патроны. Руководивший сменой караула Цурамото пытался убежать, но его догнала партизанская пуля.

Костя ликовал: «Вот почему японцы сегодня, как пчелы, расшумелись, им теперь не до нас. Значит, мы Цурамото перед смертью катали». И он выскочил из-за стола, надо же скорее сообщить ребятам приятную новость.

Машинист Храпчук, вернувшись с ночного дежурства, затопил на кухне плиту, вскипятил маленький пузатый самовар и сел за стол. В сенях кто-то протопал, с силой рванул прихваченную льдом дверь. Храпчук увидел у порога бородатого казака в черной, лихо сбитой на правый висок папахе, в новом дубленом полушубке, и в пахнущих дегтем сапогах.

— Мое почтение, хозяин! — громко сказал незнакомец и, заметив, что Храпчук, занят едой, прибавил: — Хлеб да соль!

Машинист оглядел гостя. Не зная цели прихода семеновца, старик ответил суховато, сдержанно:

— Здорово, служба! Зачем пожаловал?

— Не дашь ли, хозяин, топоришка какого? Вот устраиваемся у твоей соседки на жилье, а струмента маловато…

— Топор найдется… Садись-ка, служба, чай пить. Домашний, он вкуснее казенного! Или, может, атаман вас по утрам какао потчует?.. Откуда будешь?

Бородач шагнул от порога.

— С Аргуни… Какаву эту отродясь не пил, а чайком побаловаться можно!

«Про атамана умолчал», — заметил про себя Храпчук. Казак проворно снял шапку, полушубок и прошел к столу.

— Калистрат Иванович Номоконов! — представился семеновец. — А тебя как звать-величать?

Хозяин назвался и потрогал на груди казака георгиевский крест.

— Ты, я вижу, в героях ходишь. На германской побывал? Да ты садись!

— Только-только из этого пекла! — Номоконов посмотрел в передний угол и, не найдя иконы, перекрестился на самовар, сел.

Храпчук налил ему чаю в большую железную кружку.

— Бобылем живешь? — спросил казак.

Машинист вздохнул.

— Старуха давно на том свете, дети в разных краях. А я один с «компашкой» маюсь.

— Это кто ж такой? Родственник, что ли?

Храпчук засмеялся.

— Паровоз! Лет сорок, мне родня!.. Так, говоришь, приходилось немца бить?

— И немца бил, и этого, как его, — казак хлебнул горячего чая, — австрияка рубил!

Храпчук облокотился на стол, внимательно посмотрел на гостя, подумал: «Знавал я на Аргуни порядочных людей… Пойду напрямик».

— Значит, всяких врагов русского народа бил. А кого теперь рубить собираешься?

Казак поставил кружку.

— Горячо, паря!

На вопрос не ответил. Храпчук заговорил снова:

— Вы, казачки, на нашем брате здорово руку набили. В девятьсот пятом так же вот приезжали к нам царевы слуги. Нагайками угощали, у меня на спине рубец долго держался… Да и свинцом кое-кого накормили.

Номоконов, слушая хозяина, отодвинул от себя кружку.

— Куда гнешь? — спросил он.

Храпчук взял в руки столовый нож, повертел его, бросил на стол.

— А я спросить тебя хочу, Калистрат Иванович, в кого стрелять будешь? Опять же в нашего брата, рабочего?

Поглаживая бороду, гость сказал:

— Шебутной ты, хозяин, неспокойных кровей! Тебе жизни своей не жалко… При семеновском казаке да эдакие слова говоришь! Теперь ведь простые права: раз, два — и к стенке.

Старый машинист не шелохнулся.

— У меня, Калистрат, борода больше твоей и седины хватит. Меня стенкой не запугаешь, я смерти в глаза не раз смотрел. Не рубанешь ли ты меня первого для почина?

— Седины много, а котел работает не шибко! — в голосе Номоконова прозвучала обида. — Казак-то, он ить не одинаковый! Загляни ко мне в душу, кто я? Сызмальства на богатых казаков ворочаю. Не клади нас, паря, на одну полочку!

— Я и не кладу! — Храпчук снова придвинул казаку кружку. — А ты пей, не брезгуй рабочим чаем… Если ты на богатеев всю жизнь горб гнул, то почему же к Сергею Лазо не пошел? Ваши, аргунские, к нему целыми полками примыкали и на Даурский фронт против атамана двинули, даже домой не завернули. Вот какая арифметика, Калистрат!

Казак допил чай, перевернул кружку.

— Благодарствую!.. С фронта германского как мы в родные станицы рвались! Надоело три года вшей кормить. До Читы докатились, а тут агитаторы говорят: «Поворачивай!» — «Куда поворачивать?» — спрашиваем. «На войну!» — «Иди с ней, с войной-то, подальше!» Да по домам наши станишники и рассыпались. Я ить не шибко в политике кумекаю… Разбежались по домам, а дома в бане как следует попариться не успели. Завернул нас атаман. Разберись тут, кто против кого! У самого Семенова родной брат к красным подался. Вот тебе и арихметика!