Лилия Дерябина - Белая лилия, или История девочки в немецком плену

Встаёт перед глазами ещё один страшный случай, после которого я изменила своё отношение к войне. Мы, дети, не сразу осознали весь ужас войны. Несколько малышей играли на дороге. Вдруг из-за поворота показались три танка. Дети бросились врассыпную, но одна маленькая девочка осталась на дороге. И мы увидели, как первый танк, продолжая своё движение, наехал на девочку. Раздался душераздирающий крик, но тут же стих. Мы в ужасе застыл. По распластанному телу девочки проехали и два других танка. Вместо девочки на дороге под разодранным платьем лежала кучка костей, мяса и крови. Внутри меня что-то оборвалось. Я оцепенела. В этот момент раздался крик матери девочки. Она встала на колени перед тем, что осталось от её дочери. Потом подняла руки к небу, воскликнула: «Господи! Как ты мог это допустить?» — и так застыла. Я подошла к ней, сняла с её головы платок, спокойно собрала на него останки девочки и подала их матери. Она прижала узелок к груди и, пошатываясь, ушла…

С этого дня я разучилась смеяться, плакать и перестала чего-либо бояться: немцев, бомбёжек, свиста пуль, изувеченных тел, крови, мертвецов. Похолодевшая и напряжённая внутри, я всегда была настороже. Я приняла войну со всеми её ужасами как данность, в которой приходилось не просто жить, а выживать.

В декабре 1941 года, в наш дом вселились немецкие офицеры-танкисты. Из наших запасенных продуктов и их пайков мама должна была готовить для них.

Маме было с каждым днем всё тяжелее — приближался день родов. Рядом с мамой не было никого, кто бы мог ей помочь при родах. 22 декабря 1941 года, я крепко спала, а проснулась от того, что мне под бок что-то положили. Открыв глаза, я увидела маму, она приложила палец к губам и тихо сказала: «Это твой братик, его зовут Эдик». Она ни разу не крикнула, сама зубами перегрызла пуповину. Мою маму до войны все наши знакомые считали изнеженной, слабой женщиной — она боялась мышей, насекомых, не переносила боль. Но тогда именно эта «неженка» проявила недюжинную силу воли, мужественно перенесла все невзгоды.

Утром мама стала, как обычно, готовить еду офицерам. Она надеялась, что немцы не заметят появления ребенка, но вдруг Эдик громко заплакал.

Один из офицеров открыл дверь, а увидев ребенка, воскликнул: «О, kinder» [3] О, ребенок! (нем.). . Я испугалась, вдруг он заберет братика, и накрыла его с головой одеялом. Но немец подошел к маме и, к ее удивлению, сказал: «Nicht arbeiten, schlafen» [4] Не нужно работать, ложись. (нем.) — и вскоре наступила тишина. Мама осторожно вышла, никого не было. Наконец мы остались одни. Мама закрыла двери на засов, захлопнула ставни и кинулась в нашу комнатку. Она взяла Эдика на руки, прижала его к груди, целовала, потом развернула пеленки, осмотрела. Увидев, что пупок слегка воспалился, обмыла его кипяченой водой и присыпала какой-то травкой.

Я, пятилетняя девочка, вдруг увидела, какая моя мама красивая! Она сняла с головы платок, волосы рассыпались по плечам, зеленые глаза светились любовью и лаской, она была счастлива.

В Брянске был введен комендантский час, постоянная проверка документов, не разрешали собираться группами, каждый новорожденный ребенок должен быть зарегистрирован в городской управе. За непослушание — расстрел.

Зима 1941–1942 годов для нашей семьи была страшной и голодной. Несмотря на «порядок» на улицу невозможно было выйти, в городе разбойничали мародеры. Окна, выходящие на улицу, мы закрывали ставнями, а двери — на засов. В погребе осталось немного картофеля, моркови и несколько мешков свеклы (немцы ее почему-то не любили). Именно ею нам пришлось питаться всю зиму и весну. Я потом долгие годы не могла заставить себя готовить блюда со свеклой.

Весной 1942 года люди начали вскапывать огороды и сажать овощи, у кого что было. Моя мама не умела заниматься огородом: она была горожанкой в седьмом поколении, как она, смеясь, говорила. Поэтому мы с мамой ходили в поле искать оставшуюся в земле картошку, не собранную с осени гречиху, рвали лебеду и крапиву. Выживали, как могли.

К осени стало очень голодно. Ребенок грудной, его нужно кормить, а у мамы от голода было очень мало молока. От недоедания братик плохо рос, постоянно плакал. Чтобы его успокоить, я пережевывала какую-нибудь пищу, заворачивала в тряпочку и совала ему в рот. На время он затихал и ненадолго засыпал, потом просыпался, но кричать уже не мог, а только пищал.

Мама не выдержала и, собрав кое-какие вещи, пошла вместе с другими женщинами в ближайшую деревню менять вещи на продукты. Обмен неравноценный — за золотое кольцо давали один-два килограмма картофеля или килограмм муки, а к концу зимы еще меньше…

Наконец мама решилась пойти в деревню к родственникам мужа. Деревня находилась далеко от Брянска, ехать было не на чем, пешком нужно идти несколько часов. На дороге можно столкнуться с немецким патрулем, который «караулил» партизан. Но мама все-таки пошла, взяв с собой подругу, которая знала дорогу. Им удалось незаметно пройти мимо немцев, к вечеру были в деревне, нашли дом деда.

Дед встретил их во дворе и сказал маме, что он вернулся из партизанского отряда в деревню, чтобы предложить немцам свои услуги в качестве старосты. Мама испуганно спросила, как это он решился. Дед тихо ответил: «Так нужно», — и отвернулся.

Он дал совет маминой попутчице, в какую избу постучаться, чтобы обменять вещи на продукты, а сам пошел в дальний угол двора, где у него был замаскирован погреб для хранения съестных припасов.

Дед оставил женщин ночевать в избе, несмотря на протесты своей молодой жены, а утром отвез их в город. Сказал маме: «Ты в деревню к нам не приезжай, я сам буду по возможности. Если меня долго не будет, все равно не приезжай. Чтобы со мной ни случилось. От моего имени может приехать человек и что-нибудь вам привезти».

В течение зимы он несколько раз привозил кое-что съестное, но с каждым разом все меньше. Однажды ближе к весне дед привез небольшой мешок картошки и сказал: «Тоня, у нас кончаются припасы, скоро я ничем не смогу помочь. Вот тебе немного репы, моркови, свеклы и маленький мешочек муки. Это вам до лета. Картошку не трогай. Весной вскопай за домом грядки и посади картошку. Чтобы получилось больше, разрежь каждую на две-три части с ростками».

В эту зиму случилось то, что мне навсегда врезалось в память. Наш дом стоял на окраине Брянска, поэтому немецкие патрули частенько заходили проверить, не прячутся ли у нас партизаны. В одну из таких проверок пришел патруль в составе трех солдат и обер-лейтенанта. Офицер был подтянут, холодные серые глаза смотрели строго и надменно. Я тихо стояла в углу большой комнаты и наблюдала за действиями патруля. Особенно меня заинтересовал офицер. У него в руках был стек, которым он постукивал по своим хромовым сапогам. Приказы солдатам он отдавал тихим голосом, но таким тоном, что солдаты опрометью кидались их исполнять.