Илья Штемлер - Война детей

И стала чем-то неуловимо похожа на Глеба.

– Мариночка, если нетрудно, достаньте, пожалуйста, корицу.

С верхней полки.

Она кивнула в сторону черной глянцевой груды ящичков, тумбочек и отделений, составляющих вместе старый буфет.

– Значит, это и есть знаменитый «булль»? – Марина похлопала ладонью по буфету. – Дедушкино наследство?

– Вы и это знаете? – улыбнулась вновь Зоя Алексеевна.

– О, я много чего знаю, – Марина нашла банку с корицей, отломила кусочек на свой вкус, растерла и добавила в тесто. – Вообще-то все в этой комнате мне знакомо. Хоть ни разу тут и не была… А там вот комната Глеба, да? Только вот вас я представляла иначе. Думала, что вы ростом выше. Я почему-то решила, что Глеб должен ростом на вас походить.

– Нет. Он в отца, – Зое Алексеевне все больше нравилась девушка.

И Марина это чувствовала.

– А вот улыбка у него ваша.

– Это точно, – с готовностью подтвердила Зоя Алексеевна. – Я в типографии работаю. Народу там много толкается, особенно в пересменку. Так Глебку по улыбке признавали моим сыном. Тогда он еще в школе учился. И приходил за мной от нечего делать…

Она взглянула на высокие напольные часы. Латунный маятник покачивался за толстым узорным стеклом.

– Где он вечно задерживается? Еще хорошо, не на мотоцикле – шлем дома оставил. Изнервничаюсь вся, пока его дождусь. Бывает, и вовсе ночевать не является. Звонит только, предупреждает.

– А он со мной почти все время, – сказала Марина.

– Я догадывалась… Дружите?

– Как вам сказать? Я его жена.

Марина повернула голову и посмотрела на Зою Алексеевну долгим взглядом. Для себя она уже понимала, что это не очень ловкое откровение и явится наконец началом трудного разговора. Чем он закончится, неизвестно. И куда он приведет? Но иного выхода Марина не видела – ей нужен был союзник, близкий Глебу так же, как и она…

Зоя Алексеевна приподняла плечи, скривила губы. Но тут же овладела собой, расслабилась и покачала головой:

– Вот как? Быстро.

– Быстро?

Марина чувствовала, что ей все труднее казаться бодрой и счастливой.

– Видите ли… Все это сложно, Зоя Алексеевна… Допустим, еще вчера я знала, что буду матерью. А буду ли женой – нет.

– Матерью?

Марина пропустила этот возглас мимо ушей. Точно она была в комнате одна и разговаривала сама с собой.

– Все очень запутанно. Возможно, час назад я и решила стать его женой… Хотя Глеб и просил меня об этом значительно раньше… Я несвязно говорю, да? Извините. Все сумбурно… Мы довольно давно близки. А приводить сюда Глеб почему-то меня не хотел. Стеснялся? Не знаю. Он иногда становился очень странным.

И я часто его не понимала… Господи, откуда у вас так дует?

Зоя Алексеевна растерянно обвела комнату взглядом, хотя отлично знала, что неоткуда тут появиться сквознякам. Но тревога, еще неосознанная, уже овладела ею.

– Но сейчас я пришла не с тем, чтобы представиться, – Марина смотрела на тесто под руками Зои Алексеевны. – Глеб сбил женщину… Мотоциклом. Позавчера.

Полоски губ Зои Алексеевны сместились и вновь замерли.

– Да. Насмерть, – произнесла Марина в ответ на застывшие в немом вопросе губы.

Бесформенный белый ком теста утекал в стороны двумя широкими белыми лентами. Вот одна лента отделилась от липкой массы теста. Затем отделилась и вторая.

«Это же ее руки», – подумала Марина.

Растопыренными пальцами Зоя Алексеевна закрыла лицо.

– Я напрасно сказала? Напрасно? Ведь никто не знает. Никто не видел! Никто!

Отвернув в сторону лицо, Марина заплакала. Слезы стекали по щекам, она их слизывала кончиком языка.

– И теперь он должен ломать себе жизнь. И мне. И ребенку… И все из-за какой-то неповоротливой бабки, которой уже сто лет!

Зоя Алексеевна встала и вышла из столовой.

Марина извлекла зеркальце, сложила уголком край платка, пытаясь снять кусочек туши с века.

За стеной что-то тяжело упало и покатилось.

Марина подбежала к комнате Глеба, распахнула дверь.

На полу валялись мотоциклетный шлем, гаечные ключи, яркая банка из-под лака, мотоциклетные очки. Зоя Алексеевна сидела на диване, стискивая коленями худые руки.

– Что ж получается, а? – она остановила взгляд на Марине. Вобрала голову в плечи. – Всю жизнь я работаю, работаю… Мужа потеряла. Одна сына тянула. Чтобы не хуже, чем у людей. Только б он учился… Все для него… Как же мне теперь-то? Как же ему теперь? Нет, нет… Если чего, я пойду туда и скажу. Как же нам теперь? Они должны понять. Сын мой – не преступник, не жулик. Его не надо исправлять… К тому же у него будет ребенок, верно?

Марина кивнула.

Зоя Алексеевна пристально посмотрела на Марину:

– Как ты сказала? Никто не видел?

– Да. Так получилось. Никаких свидетелей, – Марина присела рядом с Зоей Алексеевной.

– Но… сегодня я видела Глеба… Он должен пойти и заявить…

Я это поняла. Он должен…

Зоя Алексеевна отодвинулась, насколько позволял узкий диван.

– Что ты болтаешь? Что ты там поняла?

– Он должен повиниться, Зоя Алексеевна. И мы с вами, ради него… Мы обязаны помочь ему. Я и вы.

Взгляд Зои Алексеевны скользнул поверх головы Марины и замер.

Марина обернулась.

В дверях стоял Глеб. На зеленом мятом плаще – капли дождевой воды.

– Никому ничего я не должен!

Он поднял с пола шлем, положил в него очки и спокойно повторил своим слегка рокочущим голосом, растягивая на гласных слова:

– Никому. Ничего.

Из допроса Г. Казарцева, обвиняемого по статье 211, часть 2, УК РСФСР и статье 127, часть 2, УК РСФСР:

«…Мне казалось, что поездка в Ленинград – это судьба. Для сообщения надо было закончить цикл стендовых испытаний. Я почти не покидал лабораторию. Я знал: сообщение если и будет заслушано, то где-нибудь на секциях, в рабочем порядке, так как доклад официально не выдвигался – работа внеплановая. Но главное – застолбить достигнутые результаты, обнародовать.

И кроме того… Не знаю, понятна ли моя мысль… Проблема, которой я занимаюсь, касается отрицательных воздействий магнитных сил. Они разрушают структуру материала. Разрушают! Но всякое разрушение – обратная сторона созидания. Разрушать во имя созидания… Понимаю, я сейчас не на конференции, а в кабинете следователя… Но если вдуматься, я сейчас говорю сугубо по существу следствия… Я старался найти самые далекие ассоциации. Убеждал себя в том, что сама судьба исподволь готовила мое сознание еще задолго до того, что произошло на Менделеевской улице.

К тому же в глубине души я надеялся на то, что в Ленинграде произойдет какая-то важная для меня встреча. И она должна повлиять на мою судьбу. Предчувствие, что ли. И это предчувствие меня не обмануло: я встретил такого человека…»