Александр Рубашкин - Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады

В очерках Александра Фадеева, прилетевшего в Ленинград в конце апреля 1942 года, приводятся слова одного из редакторов радио: «В сентябре замкнулось кольцо блокады. Ну и черт с ним, замкнулось – так разомкнется! Никто из нас не верил, что это может быть длительным. Нас тогда сильно бомбили с воздуха и начала обстреливать артиллерия. Ну и черт с ним! На то и война! Еще можно было зайти поужинать в „Асторию“, и там, черт побери, еще играл джаз! Потом все это внезапно кончилось, и пришлось потуже затягивать пояса. Но в конце концов все мы были здоровые люди, работы хоть отбавляй. Никто о желудке не думал. Стало меньше хлеба, нет мяса, есть только каша, каши становится все меньше, – но что же поделаешь, на то война. И вдруг на глазах стали выбывать люди, один работник за другим. Мне сейчас трудно назвать тот день, когда я сам почувствовал впервые, что у меня закружилась голова и что я не могу свободно подняться с этажа на этаж» 14. Это было, видимо, в ноябре. Это в ноябре была введена минимальная хлебная норма. 19 ноября руководство Радиокомитета обратилось к вышестоящим инстанциям с просьбой помочь установить в некоторых помещениях железные печки-времянки. В декабре председатель Радиокомитета Виктор Ходоренко посылает письма в Топливно-энергетическое управление и трест «Главресторан». Вот первое письмо: «Убедительно просим дрова отпустить незамедлительно, так как в настоящее время полученные восемь кубометров уже использованы и отсутствие дров грозит полным срывом радиовещания». Срывом радиовещания грозили и перебои в электроснабжении.

Сотрудники Радиокомитета с невероятным трудом передвигали ноги. 29 декабря 1941 года председатель Радиокомитета писал начальнику «Главресторана»: «В столовой при Ленинградском радиокомитете, обслуживающей четыреста работников, с 17 декабря нет вторых блюд. В результате, питаясь одним супом, работники радиовещания, ведущие с первого дня войны напряженную круглосуточную работу, не имеющие выходного дня, – начинают выбывать из строя».

«Питаясь одним супом…» Нужно знать, какой это был суп и что означало в те дни «выбывать из строя». Но те, кто еще держался в строю, продолжали работать. «Главное было в том, – говорила О. Берггольц А. Фадееву, – чтобы заставить себя забыть о голоде и работать, работать и поддерживать в твоем товарище этот постоянный огонь». Вот так и жили, работали в постоянно обстреливаемом здании, которое называлось теперь «объектом» и было им по существу – потому что не случайно снаряды плотно ложились вокруг него.

О самой О. Берггольц и ее товарищах позднее написал А. Крон в своем романе «Дом и корабль». Автор передал здесь собственные впечатления: «То, что открылось Мите за дверью, весьма напоминало цыганский табор, раскинувший шатры в главном операционном зале крупного банка. Койки и раскладушки стояли вперемежку с конторскими столами и картотечными ящиками. Повсюду кипы скоросшивателей и горы газетных подшивок, среди этого разгрома два десятка мужчин и женщин, занятых кто чем: паренек с падающим на лоб чубом склонился над столом и торопливо пишет, пожилая женщина с заплаканным лицом стучит на машинке, кто-то спит, укрывшись ватником, видны только вылезающие из рваных носков голые пятки, а в ногах у спящего лежит, свернувшись калачиком, девочка лет пяти и возится с куклой. Наибольшее оживление вблизи огня. Две раскаленные докрасна времянки установлены посередине зала, здесь кипятят воду и разогревают еду… стриженая блондинка читала сидящим вокруг нее женщинам стихи, вероятно, свои. Она слегка грассировала, лицо у нее было задорное и страдальческое…» В условиях, когда Дом радио стал военным объектом, а для многих и жилищем, все его сотрудники – дикторы, редакторы, техники, диспетчеры – оказались связаны между собой гораздо больше, чем прежде. Вместе дежурили на крышах, тушили пожары, работали на раскопке дома на углу Кирпичного переулка и улицы Гоголя. Пришлось ходить за водой сначала в подвалы Филармонии, а потом и на Фонтанку, убирать лед и снег в марте сорок второго на участке Невского между Садовой и Садом отдыха. Общий блокадный быт и общая работа сближали людей, давали примеры подлинного братства и взаимной выручки.

31 октября 1941 года диктор Антонина Васильева получила карточки на ноябрь. Она тогда жила еще дома, на Петроградской стороне. И вот, придя домой, А. Васильева карточек не нашла. На другой день обыскали с фонарем «летучая мышь» все комнаты рядом с дикторской – безрезультатно. И тогда работники «литдрамы» – Я. Бабушкин, К. Миронов, живший в Доме радио с женой за тонкой занавеской общей комнаты, – позвали А. Васильеву питаться вместе с ними. Делились кусочками хлеба, давали кружку сладкого чаю. Все это – буквально отрывали от себя. Помогала вся литературная редакция – троим такая помощь была бы не под силу. Диктор Антонина Андреевна Васильева, с волнением вспоминая этот эпизод, говорила, что жизнь ей спасли товарищи.

Далеко ли от Дома радио до Филармонии? Мы говорим – рукой подать, метров триста-четыреста. Но эти метры казались очень длинными, когда приходилось уже ослабевшим людям тащить огромные котлы с водой (в подвале Филармонии водопровод замерз не сразу), которая расплескивалась по дороге. Встретив однажды таких продрогших на морозе женщин в вестибюле Дома радио, комиссар объекта МПВО Е. Прудникова сказала: «Нам диктор живой нужен, а не обледенелый». Времянки не могли согреть огромный дом, они и отогреться человеку не давали. С одной стороны ватник или пальто уже начинали тлеть, а с другой оставались холодными. Холод был как бы внутри голодных людей. Чтобы их согреть – нужно было сначала покормить. Так говорили все, кто пережил в Доме радио первую блокадную зиму. Под крышей Дома радио, кроме сотрудников Комитета, всю войну находились связисты – военнослужащие роты одного из трех батальонов связи, созданных в Ленинграде. Они обслуживали радиовещательный узел 15. Связисты имели свое начальство.

Комитету не подчинялись, но их деятельность и задачи РВУ были определены необходимостью сохранить вещание. Еще когда только возникла угроза вражеских бомбежек, решили рассредоточить оборудование узла, находившегося на пятом этаже радиодома. В подвале оборудовали за три дня резервный узел, а затем в течение месяца построили новый РВУ.