Александр Рубашкин - Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады

В одном из выпусков появилось «Радиописьмо к другу ленинградцу», с которым в январе 1942 года обратился инженер-химик Николай Дмитриевич Залевский: «Здравствуй, дорогой товарищ! Я не знаю тебя в лицо, не знаю твоего имени… Нам с тобой сейчас нелегко. Это письмо я пишу при свете коптилки. И не только это письмо. При свете коптилки я, старый инженер-химик, пишу свой научный труд. Вдобавок у меня мерзнут руки, и мне хочется есть. Мне нисколько не стыдно говорить об этом, ибо не один я живу в таких условиях. Так живешь и ты, мой друг ленинградец». Письмо было написано в том же ключе, что и другие передачи радио, обращенные к согражданам. Ведь сам Залевский был одним из сотен тысяч радиослушателей.

А рядом с письмом ленинградского инженера шло выступление молодого рабочего, который две смены провел в цехе, делал снаряды. И еще – заметки, интервью, беседы. Например, заметка о детских новогодних праздниках: «С пятого по седьмое января (1942 года. – А. Р.) в лучших театрах нашего города проводились общегородские елки для школьников. Особенно хорошо провел это мероприятие Театр музыкальной комедии. В этом театре на елке были организованы соревнования учащихся на лучшую разборку винтовки, пулемета, проводились консультации по военным вопросам». Обычный, будничный тон. Но, кажется, само время писало заметку. Школьникам, к счастью, не знающим, что такое война, хорошо бы сейчас услышать о зимней елке первого военного года.

Естественно, без каких-то попыток «оживить материал» давалась едва ли не вся информация «Ленинградского блокнота», будь то беседа, документ, обращение. Например, интервью с руководителем фронтового театра миниатюр: «Ведущий: „И часто вы уезжаете на фронт?“ – Артист А. Д. Бениаминов: „Наоборот. Мы очень редко выезжаем в Ленинград. Находимся все время на фронте. Там же готовим новую программу“» (январь, 1942). Или телеграмма из приуральского села Монастырка: «Срочная, Ленинград, Фонтанка, 76, райком партии и отдел наробразования Фрунзенского района. Передайте родителям, что все дети 26-го интерната здоровы. Работайте спокойно, крепите оборону Ленинграда» (июнь, 1942).

Все это – и военизированная елка, и фронтовая работа театра, и забота о спасенных от голода детях – страницы истории блокады, документы, мимо которых не пройдут ее будущие летописцы. Уже в дни войны радиожурналисты отобрали лучшее и составили рукопись небольшой книги, которую так и назвали: «Ленинградский блокнот». На титульном листе они написали фамилии всех авторов, с тем чтобы представить труд как коллективный. Работа, которая так и осталась рукописью, была посвящена «памяти журналиста Леши Мартынова». Вот фамилии, стоявшие на обложке: В. Ардаматский, Я. Бабушкин, О. Берггольц, Д. Славентантор, М. Тевелев, Евг. Домбович, И. Кратт, Л. Мартынов 21.

Из «Блокнота» (значительная часть вошедших в него материалов не печаталась) можно узнать, как жили ленинградцы, как они работали, защищали свои жилища от бомб, устраивали в блокадную зиму выставку дипломных работ в Академии художеств. В «Блокноте» были беседы и интервью, выступления, очерк о трамвае, идущем на фронт, и короткая эмоционально напряженная зарисовка «Хирург», имеющая свой законченный сюжет. Вот она (ее написал И. Кратт): «Известный хирург, ученый с европейским именем, сидит у большого стола с разбитой стеклянной доской. Оконная рама вырвана взрывом, и холодный октябрьский ветер врывается сквозь щель, заложенную книгами. Поджав ноги, кутаясь в плед, согревая дыханием зябнущие пальцы, ученый пишет учебник для студентов. Время от времени он встает, невысокий, плотный, быстро ходит по комнате. Затем снова садится за стол. Он только что сделал три ответственнейшие операции, через час предстоят новые. А между операциями он пишет, старается использовать каждую минуту свободного времени. Ему предложили эвакуироваться вглубь страны, и он ответил словами великого Пирогова: “Хирург едет на фронт, а не с фронта“».

Информационный раздел «Радиохроники», ее «Блокнот», не содержал художественных произведений. Но, казалось бы, разрозненные сообщения создавали целостную картину. Вот почему эти материалы одинаково интересны и историку, и художнику, автору повести или романа о блокаде. Ведь эти интервью – часть духовной жизни Ленинграда. Они волнуют и своим содержанием, и самим фактом: это было в ноябре, декабре, январе страшной блокадной зимы.

Пожалуй, самой главной особенностью «Блокнота» была широта, с какой он отражал ленинградскую жизнь зимних месяцев. Так, в начале декабря изо дня в день рассказывалось о мужестве рабочих, железнодорожников, дружинниц. И тут же журналисты сообщали о флотском ансамбле песни и пляски Якова Скомаровского, о работе композитора В. Богданова-Березовского.

Много дополнительных трудностей вставало перед журналистами. Нельзя было назвать точного заводского адреса – это был военный объект. Что говорить об адресах предприятий, если в очерке А. Фадеева сказано: «Рыбинская, 5. Название этой улицы и номер дома – вымышленные: я пишу эти строки в дни, когда город еще доступен артиллерийскому обстрелу. Это – квартира Тихонова». Приходилось «зашифровывать» продукцию или умалчивать о возрасте рабочего. Записи коротких выступлений переносили слушателя в заводской цех, на объект МПВО или же на боевой корабль. Выступали комендант общежития, начальник цеха, профессор литературы.

Никогда радио мирных дней не привлекало так часто к сотрудничеству рядовых граждан. Раньше чаще всего подходили к микрофону лучшие, известнейшие – стахановцы, писатели, деятели искусства. Теперь же домохозяйка, управхоз, пожарник стали заметными фигурами – и они были на переднем крае борьбы. В кратких интервью, в небольших заметках была не просто информация. Факт становился значительным, он отражал необычность времени.

Вот корреспондент Всесоюзного радио в Ленинграде В. Ардаматский говорил о демонстрации фильма «Чапаев» в одном из рабочих клубов, вот сообщалось о выставке дипломных работ в Академии художеств. Можно представить себе, что ощущали ленинградцы, слушая в декабре 1941 года об этой выставке и о демонстрации фильма. Радио говорило ленинградцу об испытаниях, которые выпали на долю всех, о том, что в стороне от борьбы сейчас не может остаться никто.

Молодой ученый, двадцатишестилетний лейтенант Юрий Линник, вспоминал о своей профессии – математике: «Война ворвалась в мою жизнь еще в начале моей научной работы: два года назад я прервал подготовку своей диссертации, в которой разрабатывались проблемы высшей арифметики в приложении к кристаллографии, и отправился на фронт… Войну с финскими фашистами я провел на фронте в качестве командира артиллерийского метеорологического поста, а весной сорокового года защитил диссертацию. Я приступил тогда к новым важным и увлекательным изысканиям. Но когда совершилось гнусное предательское нападение на нашу страну, я понял, что нацистские бандиты угрожают не только моей Родине, но и ее культуре, ее математике, занимающей одно из первых мест в мире… Теперь я командир взвода топографической разведки артиллерийской части – вместе со мной и моя математика заняла свое место в бою». Так говорил ученый 6 ноября 1941 года, выступая в сто тринадцатом выпуске «Радиохроники». Его слушатель мог ничего не знать о кристаллографии, но одно он понимал хорошо: нет сейчас дела важнее борьбы с фашизмом. Во имя жизни, во имя науки.