Иван Леонтьев - Тяжело ковалась Победа

Петр Кириллович обнял меня, как будто мы сидели с ним там, у амбара, с деревенской ребятней:

– Если по правде, я устал от всего, друг ты мой… Противно все: комбинируешь, изворачиваешься, врешь… Пропади оно все пропадом!

– А нельзя без этого?

– Нельзя! Если я прошу человека о чем-нибудь, то и его просьбу должен уважить. А иначе потом не суйся…

Чуть не со слезами вспоминал Петр Кириллович детство, нашу голодную военную жизнь. Завидовал мне, что там, в деревне я не путаюсь в этих грязных делишках.

Женщины убрали со стола, оставив нам только сыр и коньяк. Мы еще несколько раз пригубили ароматный напиток, рассуждая о превратностях жизни, о трудных временах.

– Если хочешь порвать со всем этим – только в рядовые, – Петр Кириллович вдруг зорко заглянул мне в глаза. – Тогда уж ни ты никому, ни тебе ничего! – категорически заявил он.

На следующий день – обычный для приезжих маршрут: Третьяковская галерея, Кремль… К вечеру ноги гудели. Анюта, сославшись на головную боль, сразу легла.

Утром Петр Кириллович готовил завтрак, жена и теща отдыхали, сын куда-то уехал. Анюта помогала ему. За что бы он ни взялся, мне урок. Отчего вода в самоваре вкуснее, чем в чайнике с плиты? Как надо чай заваривать и когда пить? Какое вино полезное, а какое – так себе? Анюта нет-нет да и записывала. Сроду мы этого не знали, хотя дома три шкафа книг.

После завтрака Петр Кириллович повел нас по Москве: мимо метро «Бауманская», в центр, дальше – через Сокольники и домой.

– Что такое консистория, знаешь? – спросил у меня Петр Кириллович возле одного здания. – Теперь это редко кто знает… Тут когда-то с попов да с дьячков взятки брали за место в выгодном приходе, бракоразводные дела решали и всякие такие штуки… Проще говоря, церковная контора. А вот на месте этого дома размещалась тайная канцелярия Шешковского. Слыхал?

– Читал что-то…

– Это и москвичи не все знают. Салтычиху здесь допрашивали, Пугачева пытали, Ванька Каин сидел… Отпетая головушка, – не торопясь, как сам с собой разговаривал Петр Кириллович.

Так и шли: он впереди, а мы – за ним.

Он уже говорил что-то о банях, а я вспоминал читанное про Салтычиху. Она буквально изгалялась над крепостными. Двадцать раз начиналось следствие и тут же прекращалось. Загубила она сто тридцать шесть душ. Суд признал ее виновной в убийстве тридцати восьми крестьян. Просидела она одиннадцать лет в земляной, а оставшиеся двадцать два года – в каменной и даже родила от сторожа. На старости лет, уже без зубов, седая, плевалась через решетку в прохожих, рожи строила, собачилась…

– А это бывший Английский клуб, – пояснял Петр Кириллович. – Здесь графы да князья вечерами развлекались. Иные смолоду и до самой старости, как на службу, каждый вечер сюда… В ресторации – что только твоей душеньке угодно: и уха стерляжья, и поросята, и устрицы разные, и даже икра парная. Вот так, друг, москвичи-то жили!

– Может, и жили – графы да князья… А простой-то народишко, как мы, хвостам от этих поросят да баранов рад был.

– Не скажи.

Много он еще говорил о трактирах, потом ни с того ни с сего рассказал, как до войны один раз в Москву с отцом ездили…

А я шел и думал об Английском клубе, где, всяк в свое время, бывали Александр Сергеевич Пушкин и Лев Николаевич Толстой, где так неожиданно пересекались судьбы известных людей. Когда-то Михаил Юрьевич Лермонтов за убийство Пушкина обрушился на весь высший свет, а много лет спустя сын Пушкина, Александр Александрович, уже пожилой, будучи военным, находился в одном зале клуба вместе с молодым чиновником Мартыновым – сыном убийцы Лермонтова…

Вернувшись, мы так устали, как будто день-деньской по лесу бродили. Жена Петра Кирилловича быстро опять стол хрусталем да фарфором заставила, бегала, улыбалась и все расспрашивала:

– Как вам Москва? Что понравилось?..

А я думал: что значит городское воспитание! Петр Кириллович тем временем – бутылки на стол, я ему помогал, а Анютка как затиснулась в угол дивана, так и не двинулась.

– Устала? – заглянул я ей в глаза.

– Домой хочу, – сказала она. – Возьмем билеты на завтра…

Откровенно говоря, уезжать мне не хотелось: можно было еще пару дней побыть – когда еще в Москву попадешь? – но спорить не стал. Ехать, так ехать. У нас было заведено: дома я хозяин, а в гостях – она.

– Как хочешь, – шепнул я, когда в комнату входили Петр Кириллович с женой.

Вечером мы опять с Петром Кирилловичем щедро друг другу подливали. Он хлопал меня по плечу, я называл его по имени, удивлялся его знаниям по строительству, истории Москвы, экономике и даже намекнул, что вот если бы такой человек у нас секретарем обкома… И Ольга Сергеевна открыла секрет: оказывается, Петр Кириллович закончил два факультета МГУ – исторический и экономический. Она снисходительно посмотрела на меня: «Два диплома». Я проникся к другу еще большим уважением. Вот, оказывается, откуда он знает все про Москву…

Сын хмыкнул, стрельнул косым взглядом на мать, торопливо выглотал из красного бокала кофе и удалился.

Утром Ольга Сергеевна с матерью уехали примерять шубу, сын умчался по своим делам, а мы с Петром Кирилловичем развалились в креслах перед цветным телевизором и на трезвую голову рассуждали о наших деревенских делах… Потом я подробно записал наказы Петра Кирилловича, кто что должен ему прислать, кому что передать…

Анютка собрала вещи.

Время подходило к отъезду. Хозяин предложил по рюмочке на дорожку и стал с Анютой накрывать стол, а меня отправил на кухню нарезать помидоров, огурцов. Полез я за ножом – в ящике стола вижу: в луковой кожуре какая-то потрепанная книжка валяется. У меня с детства к книжкам трепетное отношение. Вытащил ее, а это Гиляровский – «Москва и москвичи»! Слышать слышал, но не читал. Развернул, а там на всех страницах подчеркнуто: и про Хитровку, и про Английский клуб, и про расстегай с рыбой, и про чай, как заваривать…

На прощание Петр Кириллович поцеловал Анюту, обнял меня и еще раз напомнил:

– Сообщи, в какой институт твой младший хочет. Устрою.

Надо сказать, что Юрий, старший наш, служит в армии, пишет, что учиться будет только заочно. Мы-то знаем, что невеста его ждет не дождется, – какая уж там ему учеба…

Добрались мы до вокзала, заняли в купе свои места, вагон тронулся: прощай, столица!

На следующий день Анюта, в хорошем настроении, повеселевшая, перебирала и рассматривала покупки. Никто не мешал. Двое ребят, командировочные, вышли еще в Казани. Я в тамбуре курил.

Люблю смотреть на реку – как бурлит в водоворотах или ласково шевелит прибрежную траву, на огонь – когда потрескивает костерок в лесу или в открытой печной топке, а ты сидишь и Бог весть о чем думаешь… Особенно нравится смотреть из вагона: мелькают полустанки, переезды, поля и перелески, речки, овраги, вьются проселочные дороги, одинокий с косой или тяпкой где-нибудь на отшибе… Привычная русская жизнь.