Александр Коновалов - Небо зовёт

Кроме обязанностей няньки, летом я еще пас гусей. Как–то погнал я трех гусынь, с уже взрослыми гусятами, пастись на околицу. Там росла густая сочная трава, и все шумное семейство принялось наполнять ей свои безразмерные желудки. Нещадно палило солнце. Я лежал в траве и читал книгу. Мои подопечные, не обращая внимания на жару, паслись рядом. У меня, разморенного летним зноем, появилось неотвратимое желание окунуться в речку. Перед этим соблазном я не мог устоять и, бросив работу, помчался на озеро. До него было километра два, но я очень резво бегал и минут за десять добежал до воды. В то время трусов никто не носил. Девчонки и мальчишки, пока на интимных местах не появлялся пушок, не стесняясь, купались вместе нагишом. Сбросив штанишки, я бросился с разбегу в прохладную живительную воду. Ребятня кричала, брызгалась, визжала, часами не вылезая из воды. Я присоединился к ним и, плавая наперегонки, забыл и про гусей, и про все на свете, а когда вспомнил, солнце уже перевалило за полдень. Надев штаны, помчался к своему рабочему месту, однако гусей нигде не было. Со слезами на глазах обегал всю околицу, но гусей нигде не нашел. Расстроенный, подхожу к забору одного из домов, где жили коммунары, и слышу гогот гусей. Я перелез через забор и увидел своих гусей, запертых в хлеву. Высунув через решетчатые двери длинные шеи, они жаловались мне, что провинились и попали в «плен». Чтобы читателям было понятно, что это за коммуны и коммунары, объясняю. В период НЭПа в селах стали образовываться небольшие сельхозартели из десяти–пятнадцати семей — коммуны, которые сообща обрабатывали землю, выращивали урожай, исправно сдавали государству налог в виде зерна, имели некоторые льготы и жили значительно лучше, чем безлошадные бедные крестьяне. Они жили особняком, и их земельные угодья были огорожены деревянной изгородью. После создания колхозов они еще некоторое время трудились самостоятельно, а потом влились в состав колхозов.

… Я подошел к сараю и только хотел отпереть дверь и выпустить «арестованных», как вдруг, откуда ни возьмись, появились трое пацанов моего возраста, окружили меня, а один из них, самый рослый, пожирая ненавидящим взглядом, с презрением спросил:

— Ты чей, хмырь?

— Я Васька Трохалёв, а что?

— Ничего хорошего. Твои гуси зашли в наш огород и подергали только что высаженную рассаду капусты, и за это будешь наказан.

— Если хотите бить, то бейте, только гусей отпустите, а то еще дома получу от мамы взбучку.

— Сначала получишь от нас, а потом уж от родителей, и будешь знать, как пускать гусей в чужой огород. Колька, заходи сзади, а мы спереди будем его разукрашивать.

Я сжался весь, как пружина, и приготовился дать отпор, хотя прекрасно знал, что силы будут неравные. На всякий случай сказал им: «Это нечестно, трое на одного, вот если бы один на один, то еще неизвестно, чья бы взяла.»

— Ты посмотри, какой наглец, нашкодил, да еще хочет, чтобы с ним честно подрались. Что ж, не трогайте его, пацаны, я и сам ему морду набью.

С этими словами он накинулся на меня и со всего размаху хотел вмазать в ухо, я пригнулся, и его кулак просвистел у меня над головой, а он, не удержав равновесия, свалился на землю. Быстро вскочил и снова, как танк, попёр на меня. На этот раз его кулак достиг цели. Он попал мне в зубы, но, разгоряченный, я уже боли не почувствовал. Началась потасовка. Как только он перестал махать передо мной руками, я с силой двинул ему кулаком в нос. Из него тотчас же закапала кровь. Как только он увидел кровь на рубашке, растерялся, а я, воспользовавшись его замешательством, принялся колотить его куда попало. Его друзья, видя, что Иван перестал сопротивляться, накинулись на меня и стали дубасить всей компанией. Мне они накостыляли порядочно, но и им досталось на орехи. Наконец, измученные и изможденные, побитые и вымазанные, остановились и, размазывая по лицу кровь из расквашенных носов, замерли, решая, что же делать дальше. Иван, получивший от меня больше всех и, видя мою решительность продолжать потасовку, примирительно сказал: «Забирай своих гусей и у нас чтобы больше не появлялся, а то отделаем тебя пуще прежнего. Петька, выпусти его птицу, а он надолго запомнит, как пускать гусей в чужие посевы». Мальчишка послушался, открыл дверь, и мои гуси с радостным гоготом вышли на свободу. Еще несколько часов пас их на лугу, а когда стало заходить солнце, погнал домой. По дороге стал думать, что скажу родителям, которые обязательно спросят, где и кто меня так разукрасил. Честно скажу, что очень не любил врать, но и признаваться, что бросил работу и убежал купаться на речку, было тоже опасно, потому что за это отец обязательно всыпал бы мне по заднему месту своим неизменным воспитателем — жестким кожаным ремнем, что он неоднократно и делал с нами, озорниками. А скажу–ка я, что сторонские ребята хотели побить Кольку Махоткина, а я за него заступился, подрались, но мы им накостыляли больше. Приняв решение, загнал гусей в сарай и с геройским видом предстал перед мамины ясны очи. «Слава Богу, отца дома нет, а то могло быть расследование с пристрастием», — подумалось мне. Вид, наверное, у меня был живописный, если мама, глянув на меня, запричитала: «Опять, оболтус проклятый, подрался. И когда ты уже образумишься? Только одни синяки и шишки сошли, так полюбуйтесь: нос распух, губа, как у зайца, рассечена надвое, под глазом синяк, на лбу багровая с отливом шишка. Не ребенок, а наказание Господне». Приготовленная оправдательная речь не понадобилась. Шлепнув пару раз ладошкой по заднице для порядка, мама, махнув рукой, пошла доить корову. Ребятня обступила меня и сочувственно стала спрашивать: «Батка, у тебя на лыле вавка?» Глядя на их грязные мордашки и пытливые глазенки, я рассмеялся, и на душе стало веселее и спокойнее. Сережке тогда было лет шесть, а Ивану не было и трех. Я присел возле них на корточки, обнял, погладил по выгоревшим волосам на их головках и окончательно успокоился. Вошла мама с подойником. Процедила сквозь марлю молоко, налила нам по стакану, откуда–то извлекла кусочек ржаного хлеба, разрезала его на три равные части, посмотрела с печалью на нас и с железными нотками в голосе сказала: «Ешьте и марш в постель». Постели, как таковой у нас и не было. Зимой, как я уже говорил, вся семья ютилась на печке, а летом прямо на пол стелили домотканое рядно, маминого изготовления и так, не раздеваясь, покатом спали.

Расправившись с ужином, хотя и было еще светло, лег с ребятишками спать в надежде, что к утру опухоль сойдет, ссадины заживут и не надо будет ничего врать отцу.

Помню, было мне лет двенадцать, как пришёл к нам соседский парнишка, мой однолеток — Юрка Ерохин и говорит: «Вась, мне вчера дядя Афоня хромой предложил водить двух его лошадей в ночное, а мне за это обещал справить к школе обутку и новые штаны с рубашкой. Как ты думаешь, соглашаться мне, али нет?»