Александр Коновалов - Небо зовёт

— Ты, Василий, по какому же вопросу пришёл?

Вопрос повис в воздухе, а у меня приготовленные слова застряли в горле. Всё, что я придумал насчёт болезни матери, неожиданно испарилось. Не мог я врать этому человеку и, оправившись от замешательства, ответил:

— Товарищ полковник, я только что получил письмо от девушки, с которой я не виделся семь месяцев, она где–то проходила практику в закрытом заведении, а недавно приехала в Брянск к своим родителям, я очень хочу с ней повидаться, отпустите меня, пожалуйста, на два дня. Для меня это вопрос жизни и смерти.

— Даже так. Ты сколько с ней встречался?

— Два месяца.

— И считаешь, что без неё твоя жизнь теряет всякий смысл?

— Так точно, товарищ полковник.

— До неё у тебя девушки были?

— Никак нет.

— Значит, влюбился первый раз и считаешь, лучше её на свете нет?

— Так точно.

— Слушай, Василий, на службе я тебе командир, наставник, а в быту — друг твоего отца, дядя Коля, поэтому старайся разговаривать со мной простым, понятным русским языком. Ну это так, к слову. А насчёт твоей просьбы, скажи честно, если я скажу нет, убежишь в самоволку?

— Что бы мне ни стоило, я должен её увидеть.

— Тогда представь такую картину. Ты убежал в самоволку, встретился с девушкой, с которой, полагаю, собираешься связать свою жизнь. Выяснил, что она тебя тоже любит, наметили планы своего будущего, а, вернувшись в училище, увидел приказ об отчислении из него. Как ты думаешь, одобрит твой поступок девушка?

— Когда человек во имя любви бросается головой в омут, он не думает о последствиях. Умом я тоже понимаю, что могу разрушить всё, к чему стремился и шёл, но по–другому не могу. Вот, наверное, поэтому я у вас, а не на пути к Брянску.

— Зрелые не по годам суждения. Узнаю в тебе Прокофия, смелого, решительного и высокопорядочного человека. Рад за него. После того, что ты мне сказал, отказать невозможно. Я сейчас позвоню старшине, он выпишет тебе увольнительную, но к тебе просьба, никогда, никому ни слова о нашем разговоре, уразумел?

— Так точно.

По–отечески улыбнувшись, начальник не стал делать замечание по поводу «уставного лексикона», а взял трубку телефона и кому–то сказал: «Старшину Воробьёва». Через какое–то время послышалось: «Товарищ старшина, сейчас к вам подойдёт курсант Трохалёв, выпишите ему увольнительную на два дня и выдайте парадно–выходную форму». Положив трубку, полковник встал, пожал мне руку и сказал: «Желаю успеха! Только будь благоразумен и не ввязывайся ни в какие конфликты». «Спасибо, товарищ полковник» — выпалил я и, переполненный радостью, помчался к старшине. Когда остановился у распахнутых настежь дверей каптёрки, на табуретке уже лежала моя парадная форма, а он сидел за столом и что–то писал. На мой молчаливый вопрос ничего не ответил, но закончив писать, промокнул бумагу и молча подал её мне. Потом глянул на меня испытующе и сказал:

— Не думал я, что начальник училища поверит тебе и отпустит на целых два дня. Как это тебе удалось его уговорить?

— А я и не уговаривал. Изложил ему свою просьбу, он выслушал, а потом позвонил вам, вот и всё.

— Ты вот что, Трохалёв, раз начальник училища поверил и отпустил тебя, не подведи его, а то попадёшь в немилость и тогда считай тебе хана. Не любит он болтунов и разгильдяев, а за тобой уже водятся грешки, — не преминул старшина напомнить мне об инциденте месячной давности.

Попрощавшись со старшиной, побежал в казарму. Сергей знал о моих хлопотах и, видя моё сияющее лицо, спросил:

— Ну что, отпустил?

— Да, сейчас приведу себя в порядок и поеду, правда, ещё не знаю, на каком транспорте. Может, пешком придётся идти, ведь она завтра в Ленинград уезжает. Как ты думаешь, за ночь дойду?

— Если не будет попутного транспорта, до утра дойдёшь, а если подбросят на машине, приедешь раньше.

— Ты вот что, Серёжа, если хочешь помочь мне, иди погладь парадную форму, а я за это время соберу всё необходимое.

Друг побежал в бытовую комнату, где были утюги и гладильные столы. Через полчаса я уже был при параде и с единственным значком парашютиста, который получил после третьего прыжка. Сергей вызвался проводить меня до шоссе, связывающее Олсуфьево с Брянском. Поезд в направление областного центра шёл только в десять часов утра, а мне к утру надо было быть там. Постояв немного возле обочины, друг, пожелав мне удачи, вернулся в расположение училища, а я пошёл в одиночестве в надежде, что кто–нибудь меня подберёт. За час ходьбы мимо меня проехали две машины, крытые брезентом, но «мой голос» проигнорировали. Отшагал километров десять, и тут одна попутка всё же остановилась. Я спросил шофёра, может ли взять до Брянска, на что он мне ответил:

— Садись, немного подброшу. Я еду в район — это километров десять, но хоть немного передохнёшь.

Я и этому был очень рад. Усевшись рядом с водителем в кабине, расслабился и стал рассматривать мелькавшие за окном необозримые поля, леса и перелески. Шофер оказался словоохотливым парнем и пока ехали, всю дорогу говорил о своём совхозе. О том, что людям стало лучше жить, что в этом году ожидается хороший урожай зерновых, и что у них в селе самые красивые и певучие девушки, а под конец спросил:

— Ты, так налегке, на побывку что ли?

— Да, на побывку.

— Так давай завернём ко мне, речка у нас хорошая, на рыбалку сходим, девушка у нас по соседству умница, красавица, познакомишься, может и останешься. Нам такие молодые, здоровые парни во как нужны.

— Мне ещё больше года учиться, а когда выучусь, буду на самолётах летать.

— На лётчика, что ль, учишься?

— Нет, на штурмана. Ну, это тоже лётчик, только пилот управляет машиной, а штурман определяет ему маршрут.

— Жалко, раз в небо подался, в совхоз тебя не затащишь. Я сейчас сворачиваю, а ты лови попутную.

Он остановил машину. Я поблагодарил водителя и снова очутился один на большой дороге. Вечерело. Выбора у меня не было, и я, гонимый страстным желанием скорой встречи с любимой, опять зашагал по тракту. В душе я всё–таки надеялся на попутный транспорт, но настраивал себя на то, что оставшиеся тридцать километров часов за пять–шесть преодолею. Успокоив себя, стал любоваться природой, которая именно сегодня и именно сейчас всю свою красоту выплеснула на меня — одинокого, но самого счастливого путника. Дорога, обсаженная по обе стороны деревьями и кустами, проходила как будто через зелёный, утопающий в цветах, тоннель. Стоял дурманящий цветочный аромат. Цвели сирень, акация, черешня, алыча и ещё какие–то неизвестные мне кусты. После трудового дня и солнце уходило на покой, освещая всю округу своим волшебным, чарующим желтоватым светом. Не знал я тогда, что любуюсь красотами родного края, фейерверком лучей заходящего солнца, прелестью вечерней зари, последней мирной весны.