Вадим Пархоменко - Вдалеке от дома родного

В парной тоже было шумно, но не очень — ее «оккупировали» ребята постарше.

Одевались уже без баловства, без шума и криков. Белье было свежее, чистое, правда, с чужими метками, потому что все теперь стало общим. Подобрали по росту — и ладно, носи на здоровье. А грязную обовшивевшую одежонку, в которой приехали, прожарили на термокамере и отдали в стирку.

Обратно в интернат возвращались не спеша, несмотря на крепкий мороз. Баня понравилась всем. Неприятным было лишь одно: в воде, в которой мылись, то и дело попадались крохотные странные и противные на вид существа — хвостатые и с лохматыми членистыми лапками. В холодной воде они были еще живыми, в горячей — дохлыми, изогнутыми скобочкой. Местные мальчишки называли их «горгонцами». Позднее стало ясно, как эти существа попадали в банный «водопровод».

Дело в том, что никакого водопровода в нашем обычном понимании в Бердюжье, конечно, не было. Баня стояла на берегу озера, которое называлось Средним (были еще Становое и Малое озера). Так вот, вода в Среднем озере кишмя кишела этими горгонцами, а ее, за неимением поблизости лучшей, наливали в большие водовозные бочки и привозили в баню, где переливали в громадные баки, оттуда она самотеком поступала по трубам в моечное помещение, стоило лишь открыть медный кран. Таков был банный водопровод.

Впоследствии ребята научились просто не замечать горгонцев и спокойно сощелкивали их на пол, если они прилипали к телу.

Впрочем, горгонцы — это мелочь. Главное — тело теперь не чесалось, а мальчишки и девчонки были одеты во все чистое.

Не по–зимнему ярко светило солнце, мороз пощипывал носы и щеки. Весело поскрипывал под ногами неправдоподобно чистый снег, а впереди был обед…

Под жилье интернату выделили также и бывший Дом колхозника — добротную бревенчатую постройку, проконопаченную рыжим мхом. Там было три больших комнаты, в которых поселились преимущественно ребята среднего возраста, девчонки, пионервожатая Ира, учительница математики Галина Михайловна Топоркова, ее сын Юрий и техничка (так в то время называли уборщицу) тетя Капа Мочалова с сыном Левой. В компанию к подросткам, кроме Юрика с Левой, попал и еще кое–кто из мелюзги. Остальные мальчишки и девчонки жили на «главной базе» — в большом деревянном доме напротив элеватора. В Бердюжье вообще все дома были деревянными, бревенчатыми. Исключение составляли новая трехэтажная школа и баня, построенные из красного кирпича.

На «главной базе» помимо школьников первых — третьих классов, группы дошколят и старших ребят жили директор интерната Надежда Павловна Потапова, воспитатели Серафима Александровна Овцына, Ольга Ермолаевна Лимантова, Адель Григорьевна Герцфельд, кастелянша и прачка одновременно тетя Аня Резникова, мать одного из эвакуированных мальчишек, помогавшая ей обстирывать ребят, тетя Циля Линдан и повариха тетя Ася Колоднер.

Столовая помещалась в правом крыле дома. Каждое утро ребята получали по сто граммов черного хлеба и по чашке чая, иногда сладкого, изредка еще и винегрет или несколько вареных картофелин в мундире. Посуда, из которой ели и пили, была сделана из обожженной глины, ложки — деревянные. Вилок не было вовсе. Правда, вилки ребята вскоре научились выстругивать из щепок.

Проглотив небогатый завтрак, собирались в школу. На сборы времени уходило немного. Чего собирать–то! Один учебник — на пять–шесть человек! Тетрадок не было и в помине, вместо них пользовались старыми журналами, брошюрами, газетами — писали в узких просветах между печатных строк.

До школы было около полукилометра или чуть побольше. Мороз по утрам стоял лютый, поэтому иногда ребята приходили в класс обмороженными, с белыми пятнами на щеках. Однажды Толька Петров так обморозил уши, что они распухли и стали большими, как два лопуха. Поэтому и прозвали его Лопухом. На долгие годы пристало к нему это прозвище.

В один из морозных дней, позавтракав хлебом и чаем, Лопух и Петька Иванов решили в школу не идти: холодно было и тоскливо. Выбрав момент, нырнули в дальнем углу комнаты под топчан и затихли. Сидеть под топчаном, согнувшись в три погибели, было чистой мукой, но это казалось лучше, чем топать по лютому морозу в школу, не выучив к тому же уроков. А выучить их было просто некогда: вчера полдня Петька играл с Лопухом в перышки и проиграл двенадцать штук. Только подумать — двенадцать перышек для ручек! Пять № 86, два «рондо», одно «союз» и целых четыре «скелетика»… Да это же целое состояние!

Короче говоря, Петька решил отыграться, а Лопух жаждал заполучить оставшиеся у Петьки восемь «скелетиков». Вот и решено было продолжить игру с утра, когда все уйдут в школу. Да заодно и отогреться… Все уже давно ушли, но вылезти из–под топчана ребята не могли, не смели — комната была проходной: одна дверь вела в сени и во двор, другая — в комнату дошколят, так что каждую минуту мог появиться кто–нибудь из воспитателей или повариха тетя Ася, потому что дверь в кладовку, где хранились продукты для кухни, тоже находилась в общей комнате.

Лопух и Петька решили играть там, где спрятались, — под топчаном. Пол был хоть и некрашеный, дощатый, но гладкий и вполне для игры подходящий. Вот только не очень светло да и сидеть неудобно. Что бы такое придумать? Ага! Играть надо, лежа на животе, голова к голове.

Так они и сделали. Теперь стало куда удобней, чем сидеть, согнувшись в три погибели; и игра пошла. Жаркая игра!

Счастье улыбалось то Петьке, то Лопуху, то снова Петьке. В азарте они иногда почти вскакивали и тогда больно стукались головами о доски топчана. О том, что этот стук могут случайно услышать посторонние, они и не думали. Ведь перышки так и подпрыгивали, так и переворачивались! Вот только одно хитрое «рондо» никак не хотело перевернуться.

— Сейчас я тебя подцеплю, — азартно прошептал Петька и вдруг, ойкнув, поехал на животе в противоположную от Лопуха сторону.

— А ну, кто там второй? Вылезай, голубчик! — послышался совсем не добрый голос Надежды Павловны.

Петьку она вытащила за ногу, которую тот имел неосторожность высунуть из–под топчана, а теперь «приглашала» и Тольку Лопуха.

Делать было нечего. Пришлось состроить гримасы пожалостливее и предстать пред гневные очи директора.

Как ни выкручивались Петька и Лопух, чуть ли не клятвенно заверяя, что у них вдруг разболелись животы и только поэтому стало не до школы, а отпроситься, мол, они побоялись, ничего не помогло. С перышками пришлось распроститься да и с обедом тоже — в наказание.

Из Ленинграда письма приходили редко, очень редко. Но это не пугало ребят. Они только чувствовали отзвуки всеобщей беды, но не понимали, как взрослые, что такое война. Это они поймут потом. Война для них означала пока лишь вынужденную разлуку с родным городом, с отцами и матерями. А то, что у многих уже не было отцов и матерей, они и представить себе не могли.