Владимир Карпов - Не мечом единым

Но произошло не то, что он предполагал. Солдаты затихли, перестали улыбаться. Они больше не звали Голубева. Не потому, что не хотели слушать его стихи, им стало жаль Юрия. После выкрика Мерзлякова Юра покраснел и не знал, куда спрятать глаза. Шутка Мерзлякова была настолько неуместна, что всем сделалось не по себе.

Дементьев попытался выручить Голубева, подошел к нему и спросил:

— Есть же у тебя хорошие стихи, может, прочтешь?

Голубев резко поднялся. Все думали — он будет читать. Но он сказал напряженным внятным голосом, будто приговор себе произнес:

— Нет у меня стихов, которые я мог бы прочитать здесь сегодня. Но я напишу такие стихи. Обещаю вам.

«Я бы после этого убежал с глаз долой», — подумал Колыбельников. А Голубев сел на прежнее место и, вскинув голову, посмотрел прямо в глаза замполиту. «Молодец, — думал, глядя на него, Иван Петрович, — я с первого разговора предполагал, есть в тебе и что–то хорошее. И не ошибся. Теперь я убежден — ты будешь хорошим поэтом!»

После закрытия вечера капитан Зубарев виновато сказал Ивану Петровичу:

— Все шло хорошо, только Мерзляков проявил недисциплинированность.

Вечер поэзии, конечно, не получился, было так муторно и нехорошо на душе, что Колыбельников решил сейчас не начинать неприятный и, видимо, долгий разговор. Молча майор пошел к выходу. Зубарев сопровождал его, следуя строго на полшага позади, шел тоже молча, ступая в ногу со старшим, и, видно, сам любовался тонким знанием строевого этикета. Нигде это не записано, однако он вот знает, именно так полагается идти — чуть позади и до тех пор, пока старший не разрешит остаться. «Буду идти хоть до самой квартиры», — мягко ступая, радостно думал Зубарев, выйдя уже во двор и видя, что начальник не спешить его отпустить. А Колыбельников между тем невесело думал о том, что не осуществили его замысел во втором батальоне и от этого страдает дело. «И виноват в этом прежде всего я. Смалодушничал. Пощадил Зубарева. Надо было проверить, что он намечает, а я не стал задевать его самолюбие. Добреньким хотел быть». Колыбельников остановился, посмотрел в счастливые, радостные глаза капитана, пожав плечами, спросил:

— Неужели вы не понимаете, товарищ Зубарев? То, что вы делали сегодня, это не политическая работа, а мероприятие ради галочки.

Зубарев опустил глаза, постарался изобразить виновного. Именно постарался, в душе он ликовал: «Толкуй, толкуй! О том, что тебе не понравится мой вечер, я мог сказать еще после того разговора по телефону. Было все здорово: выходили четко, никто слов не забыл, ни разу не сбился».

Колыбельников понимал: в коротком разговоре на ходу ничего не добьешься, поэтому отпустил незадачливого капитана:

— Идите. Подумайте. Мне бы очень хотелось, чтобы вы сами поняли, в чем недостаток. Обязательно хорошо подумайте. Мы еще поговорим с вами об этом вечере подробно.

Зубарев вернулся ко входу в казарму; его грызла досада: «Ну чего он ко мне придирается? Целыми днями кручусь на работе, и все не так!»

У крыльца встретился капитан Пронякин. Командир роты иронически улыбнулся и сказал, будто масла в огонь подбавил:

— Стишки читаем?

— Колыбельников мудрит. — Зубарев хотел сгоряча высказать все, что он думает о майоре, нелестные слова так и просились на язык, но вовремя сдержался — все же Колыбельников заместитель командира полка, а капитан Пронякин ротный, к тому же подчиненный Зубарева.

Да и не до разговоров было Зубареву, он махнул рукой и вошел в казарму.

Колыбельникова в штабе ждал полковник Прохоров. Как только замполит вернулся из второго батальона, дежурный по штабу тут же сообщил:

— Вас просил зайти командир полка.

В кабинете командира, как всегда, было чисто и прохладно: полковник держал окна настежь — любил свежий воздух, курить у себя не разрешал.

Прохоров как–то особенно внимательно посмотрел на заместителя и спросил:

— Как прошел вечер?

Колыбельников хотел было отругать Зубарева, но подумал: «Природа Зубарева не наделила поэтическим слухом, что поделаешь!» — и, стараясь избавиться от неприятного осадка, с которым шел из второго батальона, весело доложил:

— Все хорошо, Андрей Николаевич, особенно удачно прошло у майора Кулешова.

— Так–так, — неопределенно поддакнул Прохоров и опять посмотрел на Колыбельникова.

— Что–то случилось? — насторожился майор, уловив пристальный взгляд командира.

Прохоров подумал: «Не хочется огорчать тебя, но придется».

— Случилось, Иван Петрович. Бумага вот пришла из штаба. И дела в ней далеко не поэтические — самая что ни на есть будничная проза. На вот, читай. — Полковник подал Колыбельникову несколько страниц, напечатанных на машинке.

На первом листе, сверху, крупными буквами: «Приказ по итогам проверки хода боевой подготовки». Далее говорилось о том, что офицеры штаба округа выезжали во многие части и проверкой установили: в большинстве частей (перечислялись их номера) учеба идет по плану с высокими показателями. Но в некоторых частях обнаружены серьезные недостатки. Далее конкретно было сказано, какие именно и у кого выявлены упущения и промахи. В одном из абзацев Колыбельников увидел номер своего полка и фамилии командира и свою. Тут же было написано: «В Н-ском полку во время учений с боевой стрельбой пятой роты произошло чрезвычайное происшествие — ранен рядовой Голубев, но командование полка не донесло об этом в вышестоящий штаб и, желая скрыть ЧП, пытается выдать его за героический поступок». Далее говорилось о неправильных действиях командования полка, о том, к чему могла привести поздняя госпитализация рядового Голубева, и так далее. А в заключение: «Обратить внимание полковника Прохорова на недопустимость подобного поведения, майору Колыбельникову как главному виновнику попытки скрыть и неправильно истолковать происшествие объявить выговор».

«Ах, майор Дергачев, это твоя работа, — подумал Иван Петрович. — Твоя формулировочка…»

— Вот так, Иван Петрович, — грустно сказал командир, — отличились мы с тобой.

— Отличились не мы, а Дергачев! У нас все было сделано правильно. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

— Ни капли. Мне обидно за вас, такое вы проделали полезное дело — и вдруг взыскание.

Колыбельникову было приятно участливое отношение командира, он попытался даже пошутить:

— Так выговор выговору рознь, Андрей Николаевич. Майор Дергачев необъективно доложил командованию…

Прохорову искренне было жаль заместителя, он уважал его, ценил, с ним легко было работать.

— Я уверен, разберутся. Если бы мне тоже не поставили на вид, я бы написал объяснение, а теперь неудобно, скажут, оправдывая вас, обеляю себя.

— Не надо этого делать, Андрей Николаевич. Будет партийная конференция, мы свое слово скажем. У нас есть возможность защитить свою точку зрения. Верхоглядство никогда не приживалось в нашей армии. Дергачев еще будет краснеть за этот доклад.