Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

хоть застрелись! День просидел в каморке запертый. С вечера барин куда–то услали Демидыча, ночью сами оседлали двоих лошадей: уехали с постояльцем. Чуть свет барин воротились, вторую лошадь вели в поводу. И никто про то не знает, только я да барыня…»

Билетов тут же отправился к Кумоваеву.

Сын Билетова гимназист Вячка узнал о рассказе Анфисы немного позже. Побежал с интересным известием по приятелям. На квартире у Пети Осокина

застал Юрия Зверянского. Тот мрачно выслушал Вячку, схватил его за горло, хрипло рыча, что заколет «как борова, за грязь и ложь».

Петя Осокин, показав упорство, с трудом, но разнял сцепившихся молодых людей. Они решили драться на дуэли. Револьверы имелись у обоих. Собралось с десяток друзей, были выбраны секунданты. Пора отправляться в лес. Но кто–то предложил: а не спросить ли сперва самого доктора о предмете спора? А заодно и у Анфисы узнать, говорила ли она то, что рассказывает Вячка?

Они пошли к дому Зверянских и увидели входящую в ворота группу граждан. Билетов, Кумоваев–старший, Усольщиков и Бутуйсов явились задать доктору те же вопросы.

Зверянский вышел навстречу гостям в прихожую. На лбу выступает залепленная пластырем шишка. Лицо в ссадинах, на правой скуле — синяк. На шее — компресс.

Усольщиков страдальчески сморщился, спросил сокрушённо:

— Ай–яй–яй, кто ж вас самого пользует? У нас другого–то хорошего лекаря нет.

Доктор развёл руками: — Обхожусь! — Пригласил гостей в кабинет (молодёжь, за исключением Юрия, осталась во дворе).

Начал Григорий Архипович Кумоваев:

— Вы должны нас извинить, Александр Романович… вероятнее всего, это только слух…

— Пустая сплетня! — вставил Билетов.

— Что именно? — с холодной твёрдостью спросил доктор, стоя перед сидящими гостями.

— Видите ли, дорогой Александр Романович, — мялся Кумоваев, — вполне возможно, что всё это дело…

— Попросту высосано из пальца, — закончил за него Билетов, поудобнее усаживаясь в кресле и зорко вглядываясь в Зверянского.

— Вам бы лучше и самому присесть, — попросил доктора Усольщиков.

— Нет, я нервничаю! — отказался тот.

— Мы принуждены, — Кумоваев нахмурился, — задать вам щекотливый вопрос…

— Впрочем, это пустяки, — бросил Билетов.

— Так спрашивайте! — вскричал доктор в нетерпении.

— Вы действительно спасли вашего постояльца–комиссара? — спросил Бутуйсов.

Доктор выставил мясистый подбородок и ответил:

— Да, спас!

— Как же это… — пробормотал Кумоваев, — убийцу? Был же уговор: всех

поголовно! И потом, несправедливо: рядовых не щадить, а одного из главарей вдруг выпустить…

— Более чем странно! — отпустил реплику Билетов.

— Отец! — раздался хрипловатый громкий голос: на пороге кабинета стоял Юрий. — Так это правда? — гневное лицо, изуродованное шрамами, было кошмарным. — Ты спас его?! — он сжимал кулаки. — В таком случае… я, как

сын, первым требую… рас–с–стрела!

— Требуй, — произнёс доктор, закипая и вместе с тем в неком удовлетворении, словно то, что сын потребует расстрелять его, вполне им ожидалось. — Ты, считающий себя демократом, — он приближался к Юрию и тоже сжал кулаки, — ты, грезивший Герценом, хочешь расстрелять отца за его приверженность народно–социалистическим идеям! Так что же ты, несчастный, понесёшь людям?! — Зверянский отшатнулся с аффектированным ужасом.

Все молчали. Александр Романович, обращаясь к сыну, констатировал намеренно сухим тоном:

— Вышло так, что у нас р-разные убеждения! Что ж, мы должны идти до конца…

У Юрия вдруг вырвался всхлип, он протянул руки к отцу, отдёрнул… и как бы в исступлении зверства повернулся к гостям:

— Не сметь допрашивать доктора Зверянского! Во–о–он!!!

— Щенок! — взревел доктор, тяжёлый кулак опустился меж лопаток Юрия: тот едва удержался на ногах. — Извинись перед господами и проваливай!

Усольщиков застонал и зачем–то зажал уши:

— Ой, не надо бы так…

Кумоваев вскочил с места:

— Вы не в себе, Александр Романович… вы, кажется, ударили-с…

— Я убью его! — вскричав, Зверянский тут же как–то померк, беспомощно вопрошая: — Как он ведёт себя?!

Юрий нервно отвесил общий поклон:

— Очень прошу простить, господа! — чётко прошагал к двери, выходя, обернулся: — Свободу России! — Щёлкнул каблуками, дверь за ним закрылась.

У Усольщикова текли слёзы, он воскликнул:

— Ай, как оба мне нравитесь! Ну, расцеловал бы обоих. На таких страна стоит!

— Я понимаю ваше недоумение, господа, — смущённо заговорил доктор, — самоуправно укрыл, спас… но мне показалось необходимым сделать так, чтобы этот человек жил…

— То есть он не большевицких убеждений и оказался в этом стане вынужденно? — предположил Бутуйсов.

Зверянский согласился:

— Убеждений он не большевицких. Но, однако же, весьма сомнительных.

— Вы ему чем–то обязаны? — спросил Кумоваев.

— Определённо ничем! Разве тем, что он едва не прострелил мне череп. Чтобы не слышать криков семьи, отложил на завтра: собирался прикончить меня в лесу. А завтра — набат.

— Никак не пойму вас, Александр Романович, — с оттенком оскорблённости сказал Кумоваев, — какого ж рожна вы его не…

— Да что тут понимать! — воскликнул Усольщиков. — Благороднейшее сердце у доктора! Свеликодушничал, сжалился. Ну, правду я говорю?

— Понимаете, — сказал Зверянский со странной приподнятостью, — это человек из творений Эсхила или Софокла. Его личность потрясает…

— Поразительно! — вставил Билетов, и было непонятно: что поразительно? То, что личность комиссара потрясает или то, что доктор несёт чепуху.

Бутуйсов обратился ко всем:

— Господа, этот комиссар в зверствах не участвовал?

— Нет, что вы! — категорично заверил Зверянский. — Он всегда был у меня на глазах.

— Никаких приказов о казнях не подписывал?

— Не подписывал!

— Ну, тогда, господа, — заключил Бутуйсов, — нет ничего преступного в том,

что Александр Романович его отпустил.

— Наше российское благодушие, — заметил Билетов вскользь, с осуждающе–ехидной ноткой.

Усольщиков будто не услышал её:

— Верно! По–нашему, по–русски: заслужил — получи сполна в отместку! Но только пока я в гневе. А гнев миновал: за стол с собой тебя посажу! Кстати, господа, теперь же пожалуемте все ко мне. Я телушку годовалую зарезал, и коньячок сохранился шустовский…

От приглашения никто не отказался.

Прошла неделя, начинался путано–сложный май восемнадцатого…

В городе стало известно, что председателя совдепа Михаила Юсина вызывают в Пензу. Но его увидели садящимся с семьёй в поезд, который шёл в противоположном направлении: на Самару.