Блага Димитрова - Страшный суд

Создавая тебя, я себя гублю. Заботливо вожу за руку свою гибель. Но в моей гибели — мое бессмертие.

Не называй меня мамой!

Родители не выбирают своих детей. Какие родятся.

Как только после разговоров, разочарований, надежд моя мечта начинает неожиданно осуществляться, как только вьетнамцы начинают деловые поиски маленькой Ха, мой внутренний голос поднимается во мне, стараясь меня разубедить или, во всяком случае, посеять сомнение.

— Ты хочешь добавить еще одну несправедливость ко всем остальным? Чем этот ребенок лучше семнадцати миллионов других детей? Если ты хочешь ему помочь, помоги всем. Останови войну, сделай чудо, произнеси слова-заклинания. Одним спасенным ребенком нельзя разрешить вьетнамскую трагедию.

Возражаю сама себе:

— Я знаю идеалистов, которые любят все человечество, но не могут полюбить по-настоящему ни одно живое существо.

— Ты сделаешь его несчастным, отлучив от других, не отнимай у него права разделить судьбу своего народа.

— А если его судьба во встрече со мной?

— Почему именно его, а не какого-нибудь другого ты хочешь взять?

— Не знаю и не могу знать. Это неведомые артезианские колодцы чувств.

— Мы живем в очень сложном мире. Не путайся в переплетениях Востока и Запада, они погубят и тебя и ребенка.

— В данном случае я не хочу думать о политике. Хочу ребенка и больше ничего.

Вьетнамский ребенок — это политика.

У меня две сущности. Они все время спорят между собой. Одна — скрытая, темная, в вечной тени, я бы сказала, что она какая-то мужская. Более сильная, волевая, активная. Она меня толкает к риску и к неизвестности. Моя женская сущность часто бывает подавлена ею и потому не уверена в себе.

Когда прислушиваюсь к глубинам своего сознания, я натыкаюсь не на монолог, а на внутренний диалог. Но бывают мгновения, когда моя женская сущность бунтует, набравшись силы, и выбивается на поверхность. Тогда я предоставляю себя интуиции, и у меня чувство, что слепой ведет слепого…

Такое чистое мгновение преобладания женского начала во мне наступает сейчас, при решении вопроса о маленькой Ха. Решение не слепое, но с полным сознанием большого риска: рублю единственную ветку, на которой вишу над бездной — жертвую своим одиночеством, дающим мне возможность общаться с миром. И наперекор этому во мне в первый раз устанавливается внутренний мир. Впервые я целостна. Монолог.

Я еще не знаю, что самое большое одиночество — одинокая женщина с ребенком.

Затишье — предисловие к худшему.

Изобретательный Ке и тот в затруднении. На него впервые возложили такую, почти шерлокхолмовскую задачу — найти ту Ха, которую я имею в виду. Дело в том, что в детском доме оказались две Ха. Которая же моя?

Поднимаются злые ветры, и темные сомнения бродят по евразийскому перекрестку моей души. Не дадут ли мне другого ребенка? Как я его узнаю? Я видела его один раз год назад в продолжение сорока минут. Дети Азии похожи для нашего первого взгляда, как воробушки.

— Тебя обманут и всучат тебе другую Ха, — завывает западный ветер.

— Успокойся, ты слишком мнительна, — встречает восток.

Этот вихрь закружился во мне давно. Сразу же после первого возвращения из Вьетнама я начала искать способы, как бы связаться с моей далекой девочкой.

На мое счастье, вскоре должен был туда поехать один болгарский карикатурист. Долгие вечера перед его отъездом я просиживала у них, рассказывая ему про Ха и всячески обрисовывала ее.

Сижу и понимаю, что давно пора мне остановиться из соображений хотя бы приличия, но не могу и продолжаю опять. Прежде чем сделаться матерью, я обзавелась уже всеми материнскими маниями.

Чем тщательнее я обрисовываю нашему корреспонденту мою Ха, тем вернее ускользает от него ее образ. Но он делает понимающее лицо. Нагружаю его подарками и вымогаю у него заверения, что без Ха он не вернется в Болгарию.

Поехала на аэродром провожать вместе с его семьей. Близким в минуты прощания не даю сказать ни одного слова. Говорю только сама. И лишь теперь по своему тревожному, обеспокоенному многословию понимаю, что у меня о девочке нет никаких, в сущности, данных, а есть только одно восклицание, и, между прочим, многозначительное в данном случае восклицание — Ха!

В записную книжку карикатуриста пишу основные данные: танцует с двумя веерами в первом ряду, поет песенку о погибшем герое, однажды после бомбежки присела на порог усталая и сказала, что хочет мира…

По этим замечательным признакам карикатурист клянется ее найти.

Начинаются дни ожидания. Каждое утро звоню его жене. Она увлекается моей заботой, и ей уже некогда тревожиться о своем муже.

Но время идет, а нет никаких вестей. Наши разговоры по телефону становятся какими-то холостыми, вроде урчания крана, когда перекрыта вода.

Женщина меня успокаивает, вместо того чтобы я успокаивала ее.

Наконец однажды, во второй половине ночи, телефонный звонок наподобие воздушной тревоги в Ханое. От ее голоса в трубке льется лучезарное сияние.

Только что она говорила с мужем. Он уже в Москве и на днях возвратится. Весь их разговор был о Ха. Он видел девочку, передал ей подарки. Она чудесный ребенок. У него для меня большие новости. О своих детях он спросить не успел — кончилось телефонное время.

И вот я наконец в их счастливом доме. Путешественник еще не отряхнул с ног прах далеких странствий, а уж тонким и точным пером карикатуриста набрасывает в воздухе живой, упругий рисунок:

— Приезжаю в Хайфон. Банкет в мэрии. Произношу тост и рассказываю сказку о Ха. Прошу содействия. Улыбки. Сразу распоряжение в детский дом. Через некоторое время — сдержанные улыбки. Легкий ветерок суматохи. Шепот пробегает из одного уха в другое. Доходит до меня заикающийся голос: «Знаете ли, в детском доме две Ха. Которая из двух?» Пожимаю плечами: «Ту, которую хочет болгарка!» — «Да, но которую именно?» — «Лишь ту и никакой другой!» Наконец находят какую-то профсоюзную деятельницу, и она говорит, что вспомнила. Привозят девочку. Она берет куклу как живое существо, стараясь не причинить ей боли. Начинает пересчитывать пальчики на своих, потом на ее руках и успокаивается, что их столько же. Но с большой тревогой пересчитывает пальчики на ногах. После неоднократных пересчетов личико озаряется, радость полная. Кукла настоящая!

Хорошо, что она была исполнена в натуралистической манере. Если бы я нашла какую-нибудь модерновую куклу, ребенок бы пережил большое разочарование.

Садятся вместе обедать. Девочка кормит куклу. Потом убаюкивает ее и поет колыбельную песню. Долго занимается ее веками. Маленькое огорчение: они закрываются одновременно, а у нее самой могут в отдельности у каждого глаза открываться и закрываться. Но должно же быть у куклы какое-нибудь отличие. Это все-таки кукла, не ребенок! Только кукла пропищала «мам» и заснула, завывают сирены. Девочка схватывает куклу. Мужчина схватывает ребенка с куклой, и все это переносится в убежище. Там горит электрическая лампочка. Ребенок качает куклу и успокаивает ее, чтобы не пугалась грохота.