Владимир Васильев - Страшный суд над богом и дьяволом

Планета Илмез, Пангея, Верония.

5768 год от рождества Иеремиила.

– Цель – не оправдание средств, папа! – воскликнула Джули Капула.

– Мне не в чем и не перед кем оправдываться, – пожал плечами Антоний Капула. – Я выделил эти деньги на спасение, а не на разрушение. Больные для меня важнее оружия.

– Для тебя или для страны? – нахмурилась Джули.

– Сенат – это не страна, – отрезал Капула. – Да и я не последний человек в Сенате…

– Нужно было или открыто или никак, – не успокаивалась Джули.

– Кому нужно? – вздохнул Антоний.

– Всей Пангее! – горячо сказала Джули. – Если верховный сатрап Пангеи, вместо того, чтобы отстоять свое мнение, делает подчистки в утвержденном бюджете, то, что говорить о рядовых сенаторах?

– С рядовых и будем спрашивать по рядовому, – отрезал Антоний. – Верховный, он на то и верховный, чтобы не опускаться до мелкой суеты.

– Закон стал для тебя мелочью?

– Пока я провел бы свое решение через Сенат, умерла бы половина колонии. В сравнении со смертью закон мелочен. Да и рядом с жизнью он не всегда огромен.

– Дело не в смерти, а в идее закона. Если решить, что ты выше этой идеи, то можно стать чудовищем.

– Да, я враг идей и друг людей. И то потому, что в нашей сатрапии люди – мои. Они не просто подо мной, они мне близки. Более близки, чем Сенат и государство.

– Мне страшно, – прошептала Джули.

– Из-за жизни, смерти или больных?

– За страну. Если верховный сатрап Пангеи начал вертеть законом, как монеткой, это первый шаг к пропасти.

– За страну и закон не волнуйся. Сенат не даст им пропасть. А я – это счастье для Пангеи. Я сатрап, который заботится не о стране, а о гражданах.

– Совмещать не получается?

– Иногда. Чтоб добрым быть, я должен быть жесток.

– Цитаты из твоего Бэкона были хороши лишь в средневековье…

– Не трогай барона! Все трафаретно, было и будет, а он вечен и уникален.

Джули замолкла и посмотрела на небо. Когда она поднимала голову, миллиарды светил давали ей понять, насколько микроскопичны люди и история рядом с пространством и временем. Ей хотелось соответствовать времени, а не людям. Не ясному настоящему, не туманному прошлому, не предсказуемому будущему, а всеобъемлющему времени. Но желание быстро проходило – люди и история пока не отпускали ее юную головку. Однако в этот раз молодой Капуле пришла в голову другая мысль.

«Не может быть, чтобы среди бесконечности не было жизни», – думала она.– «Не такой, как на Илмезе, а истинной жизни, где люди добры, справедливы и многогранны. Где нет места дрязгам, суете и интригам. Где жизнь – это не усмешка, а улыбка. И я верю, что где-то во Вселенной такая планета есть»

***

Планета Земля, Россия, Москва.

2008 год от рождества Христова.

– Эврика! – Роман Монтеков блаженно прикрыл глаза. В щелочки, с пляшущей по ресницам радугой, и с гордостью за себя он вгляделся в схему на экране монитора. – И все-таки я не зря вертелся!

– Что же дальше? – спросил он себя. – Дальше – тишина…

– Бля, нах, Серый, хули ты, еб твою мать, выебываешься, – раздался с улицы глас простого народа. Монтеков, поморщившись, справедливо рассудил, что спертый воздух лучше свежего мата, и закрыл окно своей однокомнатной квартирки с видом на МКАД и помойку. Но сие действие не полностью закрыло Монтекова от мира – запах прокисшего кваса со стороны входной двери угрожающе нарастал.

– Рано и напрасно радуюсь. Обложили, – вздохнул Роман. – Зрение, слух и обоняние оккупировали, осязание на очереди…

В дверь часто и мощно застучали. Монтеков взглянул в глазок. Серьезный мужчина в грязной тельняшке остервенело молотил ногами по кожаной обивке.

– Тебя бы в комнату, обитую ватой, – мечтательно произнес Роман и открыл дверь.

– Чего шумим? – осведомился он.

– А че ты так нервничаешь? – исподлобья взглянул на него мужчина.

– Ты меня с кем-то перепутал, – улыбнулся Монтеков.

– Вас перепутаешь, как же, – рыгнул мужчина. – Все из себя не такие, польты со шляпами прямо из Израиля, а я…

Мужчина судорожно сглотнул.

– А ты, исчадие России? – заботливо спросил Роман.

– А мне полтинник дал, быстро! – заорал мужчина. – Я тут квас на опохмелку сам варю, а они по Парижам ездют! Нет, чтобы квартиру нормальную купить или соседям помочь!

– Трубы в адском пламени? – цокнул языком Монтеков.

– Ты мне издевки брось, жидовье парижское! Иностранцы к нему ездют с ЦРУ, ложу мне тут масонскую под боком устроили!

– Эдит Пиаф мешает слушать Эдиту Пьеху? – сощурился Роман.

– Че ты людей не любишь, гнида? Хватит валить с больной головы на здоровую, быстро дал полтинник! А не то я тебе газ вырублю и всю твою квартиру сожгу на хер!

– Вчера с протянутой рукою ныл, а теперь ядерный шантаж устраиваешь? – покачал головой Монтеков. – Не дам!

– Ах, жалко им! Конечно, русский человек пусть подыхает, а эти евгеюги коньячок кушать будут! Стакан бы хоть налил!

– По пунктам, – ответствовал Роман, неравнодушный к звуку своего голоса. – Я не еврей, а потомок русского княжеского рода, у меня просто лицо интеллигентное. Стакан с полтинником я тебе давать не хочу и не буду. Любить тебя не собираюсь даже под дулом пистолета. Твои действия?

– Спалю на хер! – заорал мужчина. – А полтинник со стаканом сам с пепелища возьму! Русский человек и не такое делал, шведов набили, поляков замочили, французов выебали, немцев расхерачили, чехов утрамбовали, америкосов…

Монтеков аккуратно примерился и уложил квасного патриота затылком на изгаженный пол.

– Геноцид, – икнул мужчина и захрапел.

– Это реакция на «эврику»? – спросил Монтеков у потолка. – Ведь действительно спалит, – перевел он взгляд на соседа и закрыл дверь.

***

– Роман Олегович, – бархатным голосом спросил высокий мужчина с элегантной бородкой. – Вы же не думаете, что это кому-либо нужно?

– Я создавал свое изобретение не для того, чтобы оно кому-нибудь понадобилось, – ответил Монтеков.

– Поясните, – глаза мужчины были понимающими и ироничными одновременно. – Все ведь живут, чтобы кому-то понадобиться! Продать себя, купить нору, понадобиться одним, чтобы защититься от других, проявить себя, получить аплодисменты, продать аплодисменты, купить более удобную нору…

– Я не все, – заявил Роман. – И мне не нужны их аплодисменты для доказательства этого. Я сделал все, чтобы стать для них никем. Для меня лучшая награда – их равнодушие. Если они начнут мне аплодировать, я буду презирать их еще больше. А заодно и себя.

– Тогда зачем это? – мужчина кивнул на схему. – Пили бы коньяк, купались бы в согревающем море, заигрывали бы с девичьими телами, созерцали бы творения мертвых талантов…

– Я нахожу это не менее интересным времяпровождением, – улыбнулся Монтеков. – А может быть, и более. Этого еще никто не изобретал, а коньяк с девушками в море до меня уже распробовали все, кому не лень. Если бы сейчас кто-нибудь написал новых «Мертвых душ», или создал бы новую «Мону Лизу», этого бы никто не заметил. Но это не означает, что ничего не нужно создавать. Я творю не для вечности, не для людей, а для своей души.