Михаил Сухачёв - Штурман воздушных трасс

Над Андалузской низменностью облака поредели, и сквозь просветы Гавриил успел заметить блеснувшую реку Гвадалквивир. Он дал команду на снижение до 1200 метров, прильнул к окуляру прицела и, казалось, перестал дышать. Прямо по курсу была цель. Внизу проплыла полоса местности, похожая на тот кусок карты, который он успел выучить до мельчайших подробностей. Наконец, показались ангары аэродрома. Еще мгновение — и Гавриил рванул рычаги бомбодержателей...

Оторвавшись от прицела, Прокофьев заметил, что кроме дымовых шапок на земле, появились еще шапки в воздухе от разрывов зенитных снарядов. Потом показалось, что самолет летит слишком медленно. Глянув на указатель скорости, Гавриил удивился: 170 километров в час! Он обратил на это внимание Шахта. Тот, в свою очередь, показал на самолет командира правого звена испанца Рамоса, у которого стоял левый винт. Окружив подбитый самолет, товарищи отражали атаки наседавших истребителей. Рамос рукой показывал всем уходить. Но Шахт был неумолим. Все-таки истребители под шквалом пуль держались на почтительном расстоянии.

Наблюдая за противником, Прокофьев сориентировался. До линии фронта оставалось больше сотни километров. Это означало, что надо еще свыше получаса пассивно отражать атаки наседающего противника. Но вот самолет Рамоса, сильно дымя правым мотором, подошел вплотную к Шахту. Затем Рамос поднял руку в испанском приветствии и, качнув крыльями, вошел в отвесное пикирование. Это казалось невероятным. Но Рамос во имя спасения остальных пошел на невероятное.

Теперь, думая о живых, Шахт увеличил скорость до максимальной, и вскоре отставшие истребителя стали едва различимы.

На земле утрата одного из лучших летчиков воспринималась еще мучительнее. Ушла на задний план радость успеха. Перед глазами стояли образ Рамоса, застывшего в испанском приветствии, опрокидывающийся в смертельное пике его самолет, фигура жены Рамоса, привычно находившаяся на балконе гостиницы в окружении кучи детей. Они всегда появлялись на балконе, когда уходили или возвращались с задания самолеты эскадрильи.

Обстановка на фронте требовала максимального напряжения, а самолетов становилось все меньше. Теперь на одной машине в течение дня летали разные экипажи.

В середине декабря 1936 года Прокофьев вместе с летчиком Тупиковым вылетел на разведку железной дороги в районе Мерида — Бадахос. Небо было безоблачное. С большого расстояния хорошо просматривались пыхтящие клубами белого пара паровозы, вагоны, заполнившие станционные пути Мериды. Сбросив несколько бомб и обстреляв из пулемета паровозы, Гавриил дал курс на станцию Бадахос. Здесь он решил сбросить оставшиеся бомбы с первого захода. Хорошо прицелившись, Прокофьев дернул рычаг бомбодержателей. В то же мгновение раздался грохот в левом моторе, и из-под капота потянулся шлейф белого пара. Летчик дал полный газ правому мотору. Он заволновался:

— Феликс, так мы долго не протянем. Есть что-нибудь сносное поблизости?

Прокофьев посмотрел на неприветливое плоскогорье Месеты.

— До линии фронта семьдесят, а там самый близкий аэродром — Сьюдад-Реаль.

Через полчаса полета мотор перегрелся до опасного состояния. Летчик прибрал обороты. Высота стала падать. Вскоре пришлось маневрировать между отдельными возвышенностями, а потом и деревьями. Наконец линия фронта осталась позади.

К маленькой площадке, свободной от валунов, они подбирались уже «на животе». Самолет заскрежетал обшивкой по гравию и остановился. Тупиков выскочил из кабины и, радостный, направился к бегущим навстречу людям. Прокофьев выбраться не мог: заклинило люк. Он хорошо видел, как подскочившие мужчины мигом скрутили Тупикову руки, подтащили его к стене. Еще мгновение, и между летчиком и толпой образовалось расстояние, достаточное для того, чтобы не промахнуться из ружья. У Прокофьева мелькнула мысль, что самосуд на этом не ограничится, то же самое ждет его и стрелка.

— Дай очередь в их сторону! — скомандовал он стрелку.

Толпа шарахнулась. Многие бросились на землю.

Прокофьев как мог стал громко объяснять, что они не мятежники.

Вскоре приехал алькальд [6] Алькальд — староста, мэр города. ближайшего городка и с ним народные дружинники. Подталкивая вперед Тупикова, с карабинами наизготовку они приблизились к самолету. Прокофьев снова стал объяснять, что они «амигос, русос пилотос». Посоветовавшись, бойцы развязали Тупикова. В ответ на это Прокофьев бросил к их ногам пистолет. Сопровождая свою речь достаточно понятными жестами, алькальд потребовал документы. Но их у летчиков не было. Обстановка мигом накалилась. В толпе снова стали раздаваться угрожающие возгласы, защелкали затворы.

От волнения у Прокофьева из головы вылетели все испанские слова. Указывая на членов экипажа, он несколько раз произнес:

— Нам нужно в Альбасете, понимаете, в Альбасете.

Видимо, сыграла роль та настойчивость, с которой он произнес «Альбасете». Их посадили в автомобиль и повезли под усиленной охраной.

Машина неслась на бешеной скорости, несмотря на неровности дороги. Уже на первых выбоинах трудно было разобрать, кто пленный, а кто конвоирующий. Все хватались за что попало, пытаясь удержаться на месте. Несколько раз в руках Гавриила оказывался карабин бойца охраны, но он возвращал его владельцу. Всем было смешно от необычайных подскоков...

В гостинице, куда экипаж доставили к вечеру, уже было сказано много добрых слов в адрес геройски погибших при выполнении боевого задания.

Уходил последний месяц 1936 года. Уходил тяжело. Сложные погодные условия делали невыносимо трудным каждый полет. Не легче было взлетать с аэродрома, превратившегося почти в болото. Далеки от нормальных были и бытовые условия. Неприспособленное для зимы, со щелями в стенах и потолке жилище летчиков было причиной простуды, из-за чего половина экипажей эскадрильи болела.

На фоне суровых будней радостным событием в канун Нового года стало сообщение о награждении многих летчиков-добровольцев орденами. Прокофьев был удостоен ордена Красного Знамени.

В середине февраля взамен уехавшего домой Шахта командиром эскадрильи был назначен Иван Проскуров, до этих пор командовавший отрядом бомбардировщиков, взаимодействовавшим с флотом. Теперь друзья летали в одном самолете. Летали много и понимали друг друга без слов.

Вместе с Проскуровым прибыл в эскадрилью молодой летчик Николай Остряков [7] Николай Остряков в 29 лет стал генерал-майором авиации, командующим авиацией Черноморского флота. Погиб под Севастополем в 1942 году. , рвавшийся на боевое задание, несмотря на то что вся его летная практика на СБ исчислялась двумя-тремя вывозными полетами, выполненными здесь же, в Испании, с Проскуровым. Посоветовавшись с Прокофьевым, Проскуров разрешил Острякову слетать на первое боевое задание и попросил Гавриила занять место штурмана, чтобы помочь в случае осложнения обстановки.