Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

Дебальцевская операция была не менее принципиальной для киевской власти и замайданного обывателя.

Про аэропорт они тут же сказали: зачем нам эта груда камней и металлоконструкций; заодно сочинив новую сытную порцию историй о том, что там полегло сорок тысяч бойцов российского спецназа (видимо, того самого, что два месяца подряд приезжал на киевский Майдан, чтобы всех убить, но так и не доехал).

Но Дебальцево — даже не аэропорт, а целый город, имевший высокую стратегическую важность для ВСУ.

К зиме 2014 года в Дебальцево и прилегающих районах находилась группировка в восемь тысяч человек (называют цифру до 12 тысяч, но это, скорей всего, преувеличение).

На 8 февраля была намечена трёхсторонняя встреча канцлера Германии Ангелы Меркель, президента Франции Франсуа Олланда и Владимира Путина в Москве. Причём Меркель и Олланд должны были перед этим погостить у Порошенко, и в столице России оказаться, что называется, заряженными.

Захарченко нужно было взять город до этой встречи: переговоры начинались, а никакого Дебальцево у Киева уже нет.

30 января ополченцы взяли прилегающие к Дебальцево населённые пункты Углегорск и Никишино.

Сразу после этого киевские власти снова выступили с неожиданным предложением о перемирии — которое сами ранее и отменили.

В этой ситуации перемирие естественно означало бы сохранение Дебальцево за киевской властью.

К первым числам февраля ополченцами был установлен контроль над автомобильной дорогой Артёмовск-Дебальцево — и дебальцевский котёл замкнулся.

Но украинских силовиков ещё нужно было выкурить. К восьмому числу не успели. Пока шла встреча в Москве, дебальцевская группировка сидела в котле и ждала спасения.

Всё это время киевские власти огульным и самым нелепым образом врали всей Украине, что никакого котла нет, очередные «киборги» вот-вот пойдут в атаку, в результате которой голову Захарченко воткнут на кол и будут носить по базарам.

— По уставу Советской Армии перевес при наступлении должен составлять хотя бы три к одному, — вспоминал Захарченко по дороге в уже освобождённое Дебальцево. — По американскому уставу — шесть к одному. У нас всё было наоборот — нас тогда было меньше. Углегорск мы взяли за шесть часов. Наших бойцов было, как минимум, в три раза меньше, чем обороняющихся. Дебальцево, которое вмещает в себя семь Углегорсков, мы взяли за трое суток.

В самом Дебальцево их было пять тысяч. Нас, без подразделений поддержки, — порядка 1300 человек: атакующий кулак из 680 бойцов армии Донецкой Народной Республики плюс 200 человек выставил луганский корпус и прибыло 400 казаков Козицына.

По количеству танков они превосходили нас в пять раз. У нас на всё Дебальцево было задействовано четыре танка. Изначально было шесть, но один сломался по дороге, а второй танк, из Луганска, в Дебальцево заходить не стал: луганские никогда не штурмовали города, а у нас уже был опыт штурма Ясиноватой, Шахтёрска: когда танковые подразделения использовались как в прежние времена пушки. Подкатили пушку, бах в окно, и сразу назад — «сорокопятка» же небольшая. Так же и танк: подъехал, лупанул — пока пехота поддержала, чтоб его не спалили — и отъехал.

— Ты, как командир, можешь рационально объяснить, как вы, при таком численном перевесе украинской армии, взяли Дебальцево?

— Нет слова «невозможно». Нет его! Мы воюем на своей земле. Дома и стены помогают. Поддержка местных жителей в Дебальцево была колоссальная. Местные рассказывали, где сидят «вэсэушники», показывали дома́ — потому что «вэсэушники» входили в дома и квартиры, где эти люди жили. И местные указывали на свои окна и говорили: «Бейте туда! Бейте!». Мы говорили: «Это ж твой дом!». А нам в ответ: «Да чёрт с ним!». Можно рассказывать массу сказок, басен и баек по поводу личной подготовки бойца, по поводу подготовки и слаженности подразделений и всего остального. Здесь, как и в любой драке: их может быть двое, но в тебе просыпается такая дикая злость, что ты идёшь рвать: просто рвать, а не победить по очкам, по количеству синяков. Вот когда ты перед собой видишь не противника, а — жертву, то всё по-другому получается. Если люди боевой кураж поймали — всё иначе… Ну ты представь, глава республики вторым номером АГС [13] АГС-17 «Пламя» — автоматический станковый гранатомёт. работает.

— Когда Батю бойцы увидели — охренели, — добавил кто-то из охраны главы. — «Вы Захарченко?» — «Да», — говорит. Сразу крику: «Захарченко здесь!»…

— Когда ярость появляется… — тут же продолжил Захарченко, и мне показалось, что он это сделал только затем, чтоб перебить своего бойца.

— …с той стороны это чувствуют? — довершил я.

— Да, на каких-то флюидах человек понимает, что он уже не боец, он — жертва. Что бы он ни делал — он загнанный зверь, его обложили.

— Ты как-то сказал, что в Дебальцево сломили дух украинской армии.

— Да, шла борьба за дух.

О ранении Захарченко мы договаривали уже в другой раз: при бойцах мне не хотелось; мы завершили эту тему за кружкой чая.

15 февраля должно было начаться выполнение первого условия договорённостей Минска-2 — о прекращении огня; но всем было не до этого: 16-го ополченцы вошли в Дебальцево и начали зачистку.

Киев надеялся за счёт этих договорённостей уцепиться за Дебальцево, и не отдать; но кто б им позволил.

Три ночи — с 14-го на 15-е, с 15-го на 16-е и с 16-го на 17-е — Захарченко и его окружение почти не спали: по часу-полтора в сутки.

— Если думаешь, — говорит Захарченко, — что подобные операции — результат безукоризненно спланированных действий, то… ерунда это. Все планы начинают срываться в первые же минуты. Связь вся полетела, вокруг — настоящий хаос. Единственный выход — выполняешь боевую задачу несмотря ни на что. Атаки, контратаки, зачистки… Калейдоскоп!

Ранили Захарченко 17-го, в самом Дебальцево. Он заприметил дот: адреналин — через край, предложил закидать дот гранатами — и с личной охраной рванул туда.

— …я получил ранение в правую ногу, над пяткой, на бегу. Сгруппировался, левую ногу вперёд выставил и упал на спину. Когда упал — впереди сразу очередь, прямо видно было: тра-тах-тах. Если упал бы вперёд, как раз мне спину бы прошило. Здесь меня Хищник, позывной такой у бойца, за воротник — и под забор вытянул. А там лежала плитка или что-то такое, я уже не помню, какая-то херня строительная, — я за плиткой лежу и от выстрелов по нам начинают разлетаться осколки. Тут Ленин, ещё один боец из моей охраны, подбегает — он как-то исхитрился перескочить дорогу, которая вся простреливалась. Вскрывает мне берцы, смотрит, и я по его глазам вижу: кабздец. Он говорит: дырка такая, что через неё асфальт видно. Я говорю: мотай жгут и попёрли. Он говорит: буторфанолом уколоть? Говорю: нет. Но потом он начал меня переворачивать, и чувствую, что аж в ушах стрельнуло: так больно. Говорю, коли нахер, а то сейчас могу от боли отъехать. Мне буторфанола вкололи и потащили до «таблетки». Там врач ещё и промедола вколол.