Константин Коничев - На холодном фронте

— Не разговаривать! Берите ребенка, и в подвал.

— Зачем это нужно? — взволнованно спросил предатель офицера, спускаясь с ним по лестнице в подвал.

— Это воспитание вашего характера, — ответил офицер и нравоучительно добавил, — для вас, пожелавшего работать с нами, это означает, что интересы Германии превыше всех и всяких условностей. Запах русской крови, из кого бы она ни истекала, пусть будет вашей потребностью.

Хаулин застрелил и ребенка.

Сутки пьянствовал: даже его подлейшая душа не выдержала. Он был мало-мальски образован, учился в средней школе, когда-то имел понятие о совести, о чести; но после того как он перешел линию фронта и поднял руки, завидев первого встречного фрица, — понятие это было навсегда для него утеряно. Шевеля отупевшими мозгами, он вспоминал когда-то прочитанное им о зверствах иезуитов, о варварских методах сыска, однако фашисты даже в его понятии не шли с ними ни в какое сравнение, они превзошли в зверствах все известное в истории.

Офицер-гестаповец отправил Хаулина на курсы диверсантов-шпионов.

— Вы будете месяц учиться подрывному делу, радиотехнике и другим вещам, а потом с фальшивыми документами и соответствующими предметами будете переброшены за линию фронта. Будете плохо работать, имейте в виду: у гестапо руки длинные. Кстати, вот полюбуйтесь на фотоснимки, они вполне заменят подписку, которую мы с вас не требовали и не нуждаемся в ней…

Офицер небрежно бросил на стол два фотоснимка. Хаулин узнал себя. Фотоаппарат, скрытый где-то за стеной подвала, безжалостно зафиксировал два момента: когда он в упор стреляет в лицо девушки и когда стоит с дымящимся пистолетом над трупом ребенка.

Месяц он пробыл на курсах и под фамилией Будкевича был заброшен к нам в тыл…

— Итак, Хаулин, вы говорите, что немцы были в вас уверены? — спросил следователь, продолжая допрашивать шпиона-диверсанта.

— Да. Они были убеждены, что я не посмею и не решусь явиться к командованию с повинной, что, в крайнем случае, я буду вынужден оказать сопротивление. Я так бы и поступил, если бы не подвох с девчатами. Этого мы не ожидали, и теперь все кончено…

— Пожалуй, — согласился следователь и продолжил допрос. — Вас пятерых немцы сбросили с самолета, а где ваши парашюты?

— Сожгли.

— Вы совершали первый прыжок с парашютом или же в школе диверсантов вас учили этому?

— Нет, не учили. А одно испытание было. Нашу группу однажды сбросили с заданием взорвать мост в тылу Красной Армии. Снабдили всем необходимым. На самом деле это оказалась хитрая проверка. В сумерки мы приземлились в неизвестном районе и направились в сторону моста, который мы, действительно, видели с самолета. Стали подводить взрывчатку, а в это время подошли к нам немецкие часовые и офицер. И мы поняли тогда, что нас проверяют…

Следственное дело на Хаулина было выделено в особое производство. Как изменника и шпиона-диверсанта его судили отдельно показательным судом. Судили вблизи переднего края обороны под открытым небом на небольшой лесной прогалине. Военный прокурор, обращаясь к суду и показывая на обвиняемого, говорил резко и требовательно. Но присутствующим бойцам и командирам его речь казалась уже лишней. Вопрос и без того был ясен, решение суда должно быть одно — расстрел. Процесс шел по всей существующей форме уголовного права и процессуальных норм. Обвиняемому дали последнее слово. Он не защищался, не опровергал ни речи прокурора, ни следственных материалов, он просил о снисхождении в мере наказания — заменить расстрел каким угодно сроком тюремного заключения.

— Не надо такого гада хлебом кормить! — послышался чей-то голос из солдатской массы.

Председатель Военного Трибунала постучал карандашом по столу. Тишина. Над лесом резкий ветерок гнал низкие, хмурые облака. Короткий перерыв. Суд удалился на совещание в землянку. Присутствующие не расходились, ждали приговора, а главное, приведения приговора в исполнение.

Хаулин сидел на скамейке и тупо, немигающими глазами смотрел себе под ноги. Когда зачитывали приговор, он не вникал в его суть. Ждал последних, заключительных слов.

… Расстрелять. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит…

Через две минуты в кустарнике треснули автоматы.

— Готово. Списан, — проговорил один из бойцов, — собаке собачья и смерть…

Летние фронтовые будни шли своим чередом. Карельское лето коротко, но зато солнце светит круглые сутки и в разгар белых ночей почти не успевает зайти за горизонт.

В один из таких дней в добром настроении я с Найденышем совершал прогулку по Ухтинскому тракту. Шел я медленно, любуясь на обширные поля, поросшие зеленой ботвой картофеля, и сердце радовалось за будущий хороший урожай. — «Все же хоть и не велико дело сделали, а поддержка есть» — думал я, проходя дальше и осматривая уходящие к окраине леса длинные полосы капусты, квадраты волнистого овса и ячменя. А умный пес, высунув язык, тихонько бежал и бежал впереди меня.

Из-за поворота шоссе выскочила запыленная легковая машина комдива. Поравнявшись со мной, она остановилась. Вышли двое: комдив и с ним подполковник в форме пограничника. Поздоровались.

Полковник улыбаясь заговорил со мной:

— Везу для вас две приятные новости: первая — командование армии от имени правительства наградило вас орденом Красной Звезды. Поздравляю.

Я ответил, как положено.

— Вторая новость — вы получаете новое назначение. Тот генерал, который был у нас, настоятельно порекомендовал вас в адъютанты к одному большому начальнику одного из отделов штаба армии.

— А вот за эту новость не знаю, стоит ли кого благодарить? — расстроенно ответил я. — Мне и здесь не плохо.

— Ничего не поделать, приказ подписан, я тоже за то, чтобы вы были здесь. Сами знаете — начальство. Против не попрешь…

— Скажу по совести, это меня не радует. Тот генерал ошибается: из меня адъютант, простите, как из коровьего хвоста безмен…

Подполковник в пограничной форме с любопытством издали наблюдал за собакой. Вдруг остановился и, дернув меня за рукав, нетерпеливо спросил:

— Это ваша собака?

— Моя.

— Собственная?

— Собственная.

— Интересно. Вот посмотрим, ваша ли? — Подполковник по-ребячьи сунул два пальца в рот и свистнул. Собака насторожилась. — Казбек! Казбек! — закричал он.

Сначала собака застыла на месте, потом припрыгнув, со всех ног понеслась на зов подполковника и бросилась ему на грудь.

— Казбек, чорт этакий, где ты столько пропадал?! — Казбек виновато подвывал, ласкаясь, лизал руки у своего старого хозяина.

Я рассказал, как собака ко мне попала.

— У меня его в Кеми украли и вот уж никак не ожидал, что найду, — сказал подполковник, обнимая собаку.