Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя

Рассказывают, что Глухов вызвал на мостик моториста Воробьева и приказал принести баян.

— Споем, — сказал Дмитрий Андреевич, вытирая ладонью мокрое лицо. — Матросам не к лицу унывать!

Воробьев растянул мехи, и они вдвоем под баян запели. По–разному теперь говорят об этом. Каждый рассказчик уверяет, что исполняли его любимую песню. Одни говорят, что пели:

…Раскинулось море широко.

И волны бушуют вдали…

Другие утверждают, что это была старая комсомольская песня:

…Мы дети тех, кто выступал

На бой с Центральной Радой,

Кто паровозы оставлял,

Идя на баррикады!

Может быть, и другую песню пели тогда Глухов с Воробьевым. Матросы поодиночке подходили к мостику с верхней палубы, а потом и из кубриков. И песня, сперва нестройная и слабая, постепенно окрепла. Глухов уже не пел, он, улыбаясь, смотрел на своих матросов.

Через несколько минут Глухов сыграл на катере боевую тревогу и повел охотник в заданный квадрат.

А что же случилось с самолетом? Отбиваясь от нападавших «мессершмиттов» у берегов Румынии, наш бомбардировщик получил повреждения. Левый мотор вовсе вышел из строя, а правый работал с перебоями. И все–таки самолет дошел до цели, сбросил бомбы и дошел к родным берегам.

И вдруг перебои в работе последнего мотора усилились, он стал чихать, самолет терял скорость и все больше снижался над морем. Все ближе становилась вода. Наступила удивительная тишина, заглох безнадежно и второй мотор, так стало тихо, что слышно было, как шумят на просторе волны. А до берегов Крыма далеко. И командир экипажа Абасов приказал:

— Приготовиться к посадке на воду!

А это означало, что надо быстрее приготовить резиновую лодку, весла и бортпаек.

Самолет спланировал и мягко сел на невысокую курчавую волну. Несколько минут он еще продержался на воде, затем стал тонуть. За это время экипаж быстро выбрался из самолета, и четыре человека оказались в воде. Они, не мешкая, надули лодку и забрались в нее. Хватились — нет весел, их уже смыло и унесло волной. В лодке находились командир Абасов, штурман Зимницкий, стрелок–радист Щекин и стрелок Кузнецов.

В первый день им еще повезло: ветер и волна шли на восток, и лодку несло к берегам Крыма. На другой день, когда нещадно палило солнце, ветер переменился, и лодку понесло на запад — к румынским берегам. Пришлось грести голыми руками против волны, а это давалось с трудом. Так прошло три дня. Абасов говорил своим товарищам:

— Надо продержаться еще денек. Скоро наши самолеты обнаружат нас и подберут!

Он выдавал своим товарищам по кусочку шоколада, по нескольку глотков из бутылки с нарзаном. Пригодился–таки аварийный паек.

Усилился и снова изменился ветер, и лодку понесло на юг, в открытое море. Это было все–таки лучше, чем угодить к чужим берегам. И еще повезло: волной прибило к лодке разбитый деревянный щит, который служил в мирное время мишенью при стрельбах. Это была замечательная находка. Из остатков щита сделали весла и даже соорудили мачту, а парусом стал парашют. Теперь лодка шла уже к своим берегам, и, хотя до них было еще далеко, летчики настойчиво стремились к своей цели. Штурман Зимницкий днем ориентировался по жгучему солнцу, а ночью по звездному небу и яркой Полярной звезде.

В один из дней их обнаружил немецкий самолет–разведчик. Он покружился над лодкой и ушел в сторону своего берега, но Абасов предвидел опасность и скомандовал:

— Парус убрать! Всем укрыться!

Экипаж улегся на дно лодки, и летчик натянул сверху парашют. Через некоторое время самолет вернулся, настойчиво гудел мотор, то приближаясь, то удаляясь, а люди неподвижно лежали в лодке. Так самолет и не нашел лодки во второй раз и ни с чем улетел.

А к пострадавшему экипажу подбиралась новая беда: все сильнее и сильнее задувал штормовой ветер. Безобидное голубое море резко изменилось. Оно потемнело и покрылось белыми барашками. Экипажу приходилось туго, лодку заливало.

В эти тревожные дни лейтенант Глухов и получил в море радиограмму из базы с приказанием разыскать и спасти Абасова. По–видимому, наши самолеты, возвращаясь к берегам Крыма, заметили лодку и сообщили ее координаты. Летчики в лодке не раз видели, как пролетали краснозвездные самолеты, узнавали их по шуму работающих моторов.

— Свои идут бомбить Констанцу. Наши возвращаются домой!

Катер Глухова разыскал летчиков, их подняли на борт и доставили в Севастополь.

Глухов заканчивал уже вторую партию, когда к играющим подошел комиссар дивизиона Моисеев.

— А что, Дмитрий Андреевич, может, помочь тебе, или сам справишься? — Моисеев присел на разножку поближе к Глухову и спросил тихонько: — Ты не сабыл, что сегодня вечером контр–адмирал собирает всех командиров катеров и звеньев? Я думаю, ты выступишь на совещании, Дмитрий Андреевич, у тебя же есть и опыт и много своих наблюдений.

— Пожалуй, выступлю, — не очень охотно ответил Глухов.

Комиссар Моисеев и все сослуживцы Глухова знали, что он небольшой любитель всяких совещаний. «Для меня лучше три дня штормовать в открытом море, чем речи произносить», — обыкновенно говорил Дмитрий Андреевич.

Вечером в небольшой кают–компании плавбазы катеров–охотников вестовые убрали со стола скатерти и принесли классную доску. Повеяло чем–то мирным, довоенным. Но иллюминаторы по–прежнему были задраены, и офицеры с дежурных катеров пришли в походных комбинезонах.

Совещание офицеров было не совсем обычным. Контр–адмирал Фадеев предложил каждому рассказать о боевых встречах с «юнкерсами» и «мессершмиттами». Это был своеобразный обмен уже накопившимся боевым опытом. Ведь много приходилось учиться на войне.

— Героизм, отвага и готовность идти на риск — одна сторона дела, — сказал Фадеев, — но другая и не менее важная — умение, мастерство. Без этого трудно победить противника.

Первое слова было предоставлено Глухову. Он говорил медленно, подбирая слова. Вспомнил, что в первые дни войны самолеты противника почти не считались с катерами–охотниками и даже в одиночку решались атаковать их.

Глухов рассказал об одной из первых стычек с самолетами фашистов, о бое катера лейтенанта Черняка с «мессершмиттами». Катер Черняка, на котором находился Глухов, возвращался в Севастополь, когда сигнальщик заметил наш гидросамолет — летающую лодку, идущую от Евпатории. Внезапно из–за облаков свалился, как снег на голову, «мессершмитт» и атаковал лодку.

Дуэль была неравной — тихоходный неповоротливый морской самолет и скоростной истребитель. Черняк сразу же повернул на сближение с «мессершмиттом» и дал первый залп. «Мессершмитт» бросил морской самолет и в ярости, на бреющем полете, стреляя из пушек и пулеметов, устремился на катер Черняка.