Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя

Но вот брандвахта поднимает черные конуса на тонких мачтах, и вдруг замирают и останавливаются катера и шлюпки на рейде — это выходят из бухты боевые корабли.

Но сигнал: «Долой!» — и снова мчатся во все концы и края быстрые и верткие моторные катера и боты, бесшумно скользят гребные баркасы и шлюпки.

А на мостиках кораблей размахивают красными крыльями флажков сигнальщики, ревет сирена, и подводная лодка выходит, звеня дизелями, из Южной в Северную бухту, и хлопочут возле кораблей крикливые чайки.

Над всем этим шумом большого порта, над простором голубых гаваней с белыми домами на крутых холмах сияет веселое, ослепительное, южное солнце…

…А сейчас в равелине осталась горстка моряков, продолжающих нести рейдовую службу, обеспечивая отход из Южной и Северной бухт кораблей, катеров и шлюпок и всего того, что может еще плавать и держаться на воде.

Брандвахтенный корабль у выхода из Южной бухты продолжает еще нести свою трудную службу, регулируя движение судов на рейде.

Ежедневно на бухту и рейд, где стоит этот маленький корабль, с открытой площадкой мостика, сыплются бомбы и падают снаряды. Корабль неподвижен, он стоит на мертвых якорях, поэтому ни уклониться, ни отодвинуться не может.

Осколками пробиты надстройки, перебиты ванты, посечены обвесы, рваные пробоины зияют в его корпусе. Но на брандвахте живет и несет службу небольшая команда моряков; сигнальщики матросы Варламов и Хорошев ни на минуту не прерывают наблюдение за рейдом. С биноклем на груди бессменно на мостике командир брандвахты лейтенант Синяков.

Трепали корабль осенние штормы, он обмерзал зимой, превращаясь в ледяной остров, изнывал летом под жгучим южным солнцем, когда палуба становилась, как раскаленная жаровня.

Маленькая брандвахта не может состязаться с пикирующими самолетами, не может отвечать огнем на огонь вражеских батарей, только стойкость и мужество — оружие команды брандвахты.

До последнего дня, пока не ушли все корабли и шлюпки из Севастопольской бухты, брандвахта несла службу; как часовой, она не могла уйти с поста, пока не выполнит свой долг до конца. Теперь отход кораблей прикрывал только Константиновский равелин.

Двадцатого июня на Константиновский равелин отошли бойцы из 95‑й стрелковой дивизии во главе с майором Дацко и личный состав 12‑й батареи. Батарея долго в трех километрах от Константиновского равелина сдерживала яростные атаки фашистов, уничтожила несколько танков и роту противника. Расстреляв весь боезапас, бойцы во главе с парторгом И. Д. Радаевым взорвали батарею и отошли на равелин. Закрыли массивные железные ворота, заложили их огромными каменными плитами, уложили туда глубинные бомбы и засыпали землей. Все это должно быть взорвано в случае прорыва танков противника. За ночь бойцы установили две пушки, укрепили в амбразурах пулеметные гнезда, приготовились.

— Держитесь, ребята! Сейчас мы всыплем фашистам! — говорил комиссар Кулинич на рассвете следующего дня, обходя лежащих у амбразур с оружием в руках матросов.

И. П. Кулинич прибыл в равелин накануне, на смену погибшему комиссару Баранову.

Первыми с наступлением дня показались немецкие автоматчики. В расстегнутых зеленых мундирах, делая короткие перебежки, они приближались к равелину. Обгоняя их, стреляя, мчались танки.

— Огонь по танкам!

Ударили пушки, захлебываясь, били пулеметы, медные гильзы, подпрыгивая, звенели на каменном дворе.

— На тебе, гад! На тебе! Не лезь на нашу землю! — кричали комендоры, посылая снаряды.

— Горит!

Танк горел. Второй танк отвернул, нырнув в воронку, немецкие автоматчики отхлынули и залегли.

Тогда немцы закопали в землю сидевший в воронке танк, подвезли тяжелую батарею и открыли огонь.

Но Евсеев и майор Дацко умело организовали оборону. Левофланговой группой командовал старшина команды ОХР Березанский, в центре, в самом опасном месте, группу возглавлял лейтенант Коринько. Группа защищала подход к единственным воротам равелина, и они же должны были взорвать бомбы в случае угрозы прорыва; третьей группой командовал лейтенант Семиглазов.

Сотни снарядов и мин обрушились на каменные стены равелина. Затем гитлеровцы подняли в воздух авиацию; с воем и грохотом пикировали «юнкерсы», разрушая верхнюю часть стены. Равелин затянуло облаками дыма, гари и каменной пыли.

И когда затихал артиллерийский огонь, снова шли в атаку гитлеровские солдаты.

Обвалы засыпали моряков, но, выкарабкиваясь из–под камней, раненные, они снова ползли с автоматами в руках к амбразурам и проломам в стене.

У северного фаса крепости лежал у пулемета комсомолец матрос Компаниец. Компаниец был ранен; он истекал кровью, но продолжал вести огонь. К нему подполз военфельдшер Кусов, он же парторг подразделения, и, перевязав его, лег здесь же, рядом, и стал стрелять из автомата.

— Держись, черноморцы! — слышался голос комиссара Кулинича, и матросы снова вели губительный огонь по врагу.

Северный фас был самым трудным участком обороны; огнем пушек и разрывами бомб в каменном теле равелина была пробита брешь, и сюда ползли гитлеровские автоматчики.

Старшина Березанский с пулеметчиком Компанейцем не подпускали фашистов.

Снова обрушилась часть стены, и отлетевший камень больно ударил в спину приподнявшегося над пулеметом Компанийца. Он упал, уткнувшись в землю лицом.

— Компанпец убит! — закричал Березанский и бросился к пулемету.

— Жив я! — с трудом приподнимаясь, ответил Компанией, и снова ухватился за ручки пулемета.

Тяжело было и группе Семиглазова: у него оставалось всего девятнадцать человек. Но к нему присоединился парторг 12‑й батареи Ходаев вместе со своими товарищами. Бойцы своевременно обнаружили скопление гитлеровцев на этом направлении. Семиглазов решил предупредить вражескую атаку и скомандовал «огонь»! Шквальным ружейно–пулеметным огнем они скосили фашистов.

Но все больше падало раненых матросов, и автоматы, захлебнувшись, смолкали. Все кругом были ранены, а не воевали только мертвые.

Тяжело был ранен радист Громов. Его на носилках понесли к подошедшей к равелину шлюпке. Он в это время очнулся и закричал:

— Куда вы меня несете? Я не мертвый. Давайте назад!

И матросы повернули и понесли своего товарища в равелин. Здесь ему сделал перевязку военфельдшер Кусов.

— Видишь, — сказал Кулинич, обращаясь к своему командиру Евсееву, — Громов отказался идти на Большую землю, — так теперь матросы называли Севастополь.

— Умирать будем здесь, — твердо ответил Евсеев. — Командир и комиссар последними будут сходить с палубы своего «корабля».

С наступлением темноты, когда утих бой, Евсеев собрал бойцов и рассказал им о полученной из штаба ОВР телеграмме Верховного Главнокомандования, в которой говорилось: «…Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной».