Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя

Эта телеграмма и напоминание, что за отчаянной борьбой севастопольцев следит вся страна, прибавили сил не только защитникам равелина, но и всему гарнизону.

Так продолжалось два дня. На третий день фашисты предприняли психическую атаку. Голые до пояса, под знойным июньским солнцем, отбивая шаг под дробь барабана, вражеские солдаты шли к равелину.

Моряки во главе с командиром капитаном 3 ранга Евсеевым, во время обстрела и бомбежки укрывшиеся в казематах, снова поднялись наверх и легли у амбразур.

— Стоять насмерть! Переправы на тот берег не будет! — передал бойцам Евсеев. И матросы огнем встретили психическую атаку. Они крепко любили море и дрались беззаветно на суше. На башне равелина, на железной мачте, по–прежнему развевался в дыму обуглившийся военно–морской флаг.

Огнем последних пулеметных лент психическая атака была отбита.

— Ну, кто еще хочет на равелин! — поднявшись во весь рост на кромке стены с гранатой в руке, закричал старший матрос Алексей Зинский.

Три дня держался гарнизон равелина, пока не вышли все корабли и катера из Севастопольской бухты.

Равелин продолжал сражаться, но снаряды и патроны были на исходе. Положение под Севастополем не улучшилось. Немцы заняли всю Северную сторону. В ночь на четвертый день контр–адмирал Фадеев передал по радио приказание командующего флотом: «Гарнизону равелин оставить!»

Гарнизон к тому времени стал совсем малочисленным. Погиб в бою парторг Кусов. Ранен и контужен был командир охраны рейда Евсеев. Не в состоянии говорить, он молча, жестами отдавал необходимые приказания. Теперь всеми делами заправляли его помощник старший лейтенант Коринько и комиссар Кулинич.

Вечером хоронили парторга Кусова и всех, кто погиб в этот день. Выдолбив во дворе равелина каменные плиты, положили их в эти могилы, накрыли военно–морским флагом и завалили камнями.

Командир сказал, стоя у каменной могилы и с трудом разжимая почерневшие губы:

— Мы еще вернемся сюда, товарищи!

Надо было уходить, но днем на море разыгрался шторм. Синяя–синяя и теплая вода сделалась холодной и тяжелой. Угрюмыми и скользкими стали стены равелина, заливаемые накатами волн. И чайки, выкормыши моря, с ветром ушли к южному берегу.

С наступлением темноты к равелину с трудом прорвался рейдовый катер под командованием лейтенанта Лыскина и снял тяжелораненых. Это был последний катер.

Больше не на что было рассчитывать. Подходить к равелину ночью стало так же трудно, как и днем. Всю ночь немцы выбрасывали над бухтой ракеты и прожекторами освещали подходы к равелину с моря.

Весь передний край обороны города горел, и ночью отсюда, с крепости, ясно было видно крыло огненной радуги, упиравшейся в море.

Днем и ночью горел Севастополь. Горели остатки разбитых домов, улицы и кварталы, горели пристани, порт, набережные. Фугасными и зажигательными бомбами фашисты превратили город в пылающий костер.

Пытаясь найти удобный выход из равелина к воде, а такой выход был — железная дверь из подвала выходила прямо к урезу воды, — старший лейтенант Коринько обнаружил рыбацкие снасти, разложенные еще в мае на просушку (ловили тогда потихоньку кефаль и ставриду, да так и оставили на камнях). Старые сети, разбросанные на берегу, в воде держались на больших оплетенных стеклянных шарах.

Коринько долго смотрел на сети, что–то соображая.

— Порядок, — наконец сказал он самому себе и спросил сопровождавшего его старшего матроса минера Зинского:

— Ты понимаешь, что нам надо теперь делать?

— Воевать будем, пока в диске есть патроны, а на поясе гранаты, а последнюю пулю оставим себе! — ответил Зинский.

— Ну, нет, друг, я так не согласен! — повеселев, сказал Коринько. — Умереть мы всегда успеем, да и умирать надо с толком.

— Что же ты предлагаешь, старший лейтенант? — заинтересованно спросил Зинский. — Ведь море вон какое, не всякий доплывет к тому берегу. — И он безнадежно махнул рукой.

— Ну, вот, а еще матрос. Дадим по паре шаров на брата, вот этих, — и он пнул ногой стеклянный поплавок, — и нехай плывут, как те дельфины! — улыбнулся Коринько.

О своем плане Коринько доложил Евсееву, он одобрил и принял решение уходить этой ночью.

Вечером, когда стих огонь атак, но были еще горячими от боя камни равелина, старший лейтенант объявил матросам:

— Уходить будем своим ходом, вплавь, через бухту!

Коринько с досадой смотрел на бушующее море. Шторм не затихал. Штормовой ветер если уж дует, то несколько дней подряд. Обыкновенно это бывает нечетное число дней: один, три и так до семи.

Ждать, когда стихнет ветер и волнение уляжется в бухте, невозможно. И командир гарнизона решил уходить.

К счастью, ветер к ночи развел попутную волну и гнал ее к южному берегу бухты, к осажденному Севастополю. Не спеша выбирались бойцы из обожженных и разрушенных амбразур на скользкие, гладкие камни у подножия крепости, прощались, сходя с равелина, как с родного тонущего корабля.

Подвязав к себе стеклянные поплавки, матросы бросались в темную бушующую воду. Командир отправлял свой экипаж в последний рейс, на тот берег, к родному Севастополю.

Шторм к полуночи стал затихать, но седые волны с рваным кружевом пены продолжали хлестать, сбивая с ног каждого, кто неудачно бросался в воду. Нужно было уловить момент и вместе с отходящей от берега волной броситься в воду и плыть по волне.

Перед отходом командир приказал заминировать весь северный фас равелина, в проломы которого стремились ворваться фашисты; заминировать и взорвать командный пункт, радиостанцию и склады.

Произвести взрывы вызвался комсомолец минер Алексей Зинский, с ним оставался батальонный комиссар Кулинич. Кулинич был ранен, но скрывал это и держался. Только двое живых в кромешной тьме штормовой ночи остались в равелине. Они хорошо знали здесь каждую ступеньку лестницы, знали капризные повороты глухих коридоров, знали, где среди каменных плит пробивается скользкая трава. Они с завязанными глазами могли пройти по всем казематам.

На Северной стороне, занятой немцами, вдруг вспыхнул прожектор. Он осветил косматые белые гребни волн, головы плывущих матросов, заливаемые водой, и хлещущие очереди немецких автоматов.

— Сволочи, — выругался комиссар и закричал Зинскому: — Бей последними по прожектору!

И трассирующие пули, зарываясь в мутную воду, ударили по немцам. Прожектор погас, пала тьма.

— Время вышло, — тихо сказал комиссар Зинскому, — иди и исполняй!

Зинский с трудом пролез в засыпанный камнями подвал, где минеры уложили подрывные патроны, проверил на ощупь черный шнур и, дойдя до конца его, чиркнул спичкой и запдакал. Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя, как с треском разгорается шнур, позабыв о том, что пора уходить, как вдруг услышал топот сотен ног и очереди автоматов.