Борис Крамаренко - Плавни

Ночами, когда на западе тухли огненные зори, на озимой и огородах паслись пугливые зайцы, и был их мех по–осеннему густ и наряден. А из высокого бурьяна да терновых логовищ вылазили серые степные волки. Зелеными светлячками горели их голодные глаза. Волки еще на решались забираться в овчарни, но все ближе подходили к человеческому жилью, жадно нюхая теплые запахи скотных базов.

…Небольшая группа всадников с обозом из четырех подвод медленно двигалась в темноте по степному бездорожью. Это были конники Гая. Несколько часов тому назад он налетел на станцию и, вырезав малочисленную охрану, разбил два товарных вагона, стоявших на запасном пути.

Две подводы соли, бочку с керосином и — что совсем уж было удачей — два ящика леденцов вез с собой Гай. Он держал путь на отдаленный, затерянный среди терновых балок и древних курганов хутор, где помещался штаб отряда полковника Дрофы. Отряд этот состоял из двух неполных конных сотен: первой — офицерской и второй — добровольческой. Вторая сотня находилась под командованием Гая.

Далеко впереди ехал разъезд во главе с Тимкой.

Гаевцы сворачивали то влево, то вправо, огибая балки и степные курганы, переправлялись вброд через степные речушки и перед рассветом подъехали к старому саду сожженного недавно хутора.

Тимка, не убавляя рыси, повернул влево и взял направление на угол сада.

Впереди, на опушке, раздался отрывистый вой переярка. Ему сейчас же ответил протяжной, тоскующей нотой матерый волк. Тимка похлопал успокаивающе по шее вздрагивающего Котенка и перевел его на шаг. Вой переярка повторился, но на этот раз где–то слева, в степи.

Тимка бросил поводья и, подняв ладони ко рту, дважды резко крикнул по–совиному. В саду снова завыл матерый волк. На этот раз Тимка ответил ему плачущим криком схваченного совой зайца. Вой прекратился, и Тимка, обогнув сад, выехал на мягкую степную дорогу.

Тимка с Петром были в числе немногих казаков, во главе с Рябоконем прорвавшихся из окружения после того, как Улагай бросил свою армию, и ушедших в степь. В ту ночь Тимка и Петр отстали от отряда и направились на хутор Петра.

Два дня Тимка гостил на хуторе, но на третий день его потянуло к своим, к отцу, о судьбе которого он ничего не знал. Дав обещание опять приехать на хутор, Тимка в одну из сентябрьских темных ночей уехал и через несколько дней пристал к отряду полковника Дрофы.

Но отца в живых Тимка не застал: старик Шеремет был убит на другой же день после Тимкиного отъезда из плавней. Генерала Алгина тоже уже не было — он уехал в Крым, в ставку барона Врангеля, и всем отрядом командовал полковник Дрофа.

…У самого уха Тимки послышался простуженный голос Галушко:

— Взводный, до господина подхорунжего!..

— Чего там?

— А кто его знает…

Тимка повернул коня.

— Веди ты. Я останусь со взводом. Дозоры отзови, скоро хутор…

Разъезд минул последнюю заставу, и теперь можно было не опасаться засад, неожиданного нападения. От погони же берегла отряд шедшая позади вторая половина Тимкиного взвода под командой подхорунжего Шпака…

Тимка немного отъехал шагом, потом пригнулся к лошадиной шее и по–разбойничьи свистнул. Котенок метнулся вперед. Горячая кровь степных наездников буйно стучала в висках Тимки. Конь мчался навстречу ночному осеннему ветру, зло прижав маленькие уши.

Тимка вихрем промчался мимо отряда, идущего на походной рыси, и, обогнув курган, врезался в группу всадников. Урядник Щурь в шутку вытянул его по спине плеткой, а подхорунжий Шпак ворчливо ругнулся:

— Черти носят, другого времени для джигитовки не нашел?..

— Звали, господин подхорунжий?

— Звал… — Они поехали рядом впереди взвода. Из–под ног Котенка метнулся заяц. Тимка невольно

поежился и взглянул на Шпака.

— Пустое, Тимофей.

— Иногда сбывается, — неохотно ответил Тимка.

— Бабьи сплетни.

— Мабуть, так. Я вот у Семенного когда ординарцем был… так тот хоть ни в бога, ни в черта не верил, а вот ежели поп ему дорогу перейдет, так всю дорогу потом плюется.

— За пуговицу держаться надо.

— Помогает? — оживился Тимка.

— Угу. — И, спохватившись, Шпак засмеялся. — Ерунда все это, Тимофей! Скажи, а тебе Семенной по душе, что ли?

— Эх, замечательный он человек! — вырвалось у Тимки.

Оба замолчали. Ни Шпак, ни Тимка не пытались возобновить разговор. И лишь когда впереди мелькнули тусклые огоньки, Шпак дотронулся рукой до гривы Тимкиного коня.

— Ты распорядись, а я — до есаула. Тимка молча кивнул головой.

Отношения между командиром отряда и начальником штаба с каждым днем все ухудшались. Раздоры начались сейчас же после отъезда генерала Алгина в Крым.

Полковник Дрофа считал необходимым перейти к «активной партизанской войне». Это означало: налеты на станицы, беспощадное истребление советских и партийных работников, а также всех, кто поддерживал Советскую власть; уничтожение продотрядов и приезжих «мешочников»; организация крушений поездов.

Сухенко настаивал на новой попытке занять станицу, развернуть мобилизацию и, связавшись с уцелевшими еще кое–где отрядами и полковником Рябоконем, повести наступление на Екатеринодар на свой риск и страх. Но Сухенко не мог не видеть, что пополнение отряда идет почти исключительно за счет беглых офицеров да сынков богатых хуторян, мечтающих больше о мести, о расправе над местными коммунистами, чем о широких планах наступления на столицу Кубани.

В конце концов Сухенко, устав от споров и махнув на все рукой, стал собираться к отъезду в Крым.

…Тимка стоял перед полковником Сухенко в тревожном недоумении — зачем он мог понадобиться начальнику штаба? Неужели тот опять хочет послать его куда–то? «И что у них в штабе за привычка, как куда надо послать, так непременно меня». Тимка решил отказаться, сославшись на то, что он был в наряде со своим взводом, а по возвращении из наряда поехал с Гаем и таскался с ним по степи двое суток.

Сухенко примостился у подоконника и писал что–то в ученической тетрадке. Казалось, он забыл про Тимку. «Чтоб тебя собаки съели!» — пожелал ему Тимка и, вздохнув, переступил с ноги на ногу.

— Что, не терпится? Сейчас кончу, — проговорил Сухенко, не отрываясь от тетрадки. Кончив писать, он вырвал из тетрадки исписанные листки и вложил их в конверт.

— Ну-с, господин старший урядник, как дела?

— Спать хочется, господин полковник.

— Спать?!

— Я с Гаем ездил… а перед этим в наряде был.

— Ты меня извини, я не знал. — Сухенко поднялся и, подойдя к Тимке, взял его за подбородок. — Да… вид у тебя неважный. Похудел, глаза тусклые… Еду я, Тимка, в Крым, хочешь — возьму с собой? В офицерскую школу поступишь, человеком будешь.

В Тимкиной памяти еще свежи были дикое ржание сотен лошадей, и рев быков, загоняемых в трясину, и перекошенное злобой лицо Петра у пулемета, и кровавый бой отряда Рябоконя, вырывающегося из окружения. Он отрицательно мотнул головой.