Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен

Петер с помощниками полили все бензином, и вскоре воздух наполнился дымом и запахом горящей нефти, жженой резины, тряпья. Я взглянул на часы. Не прошло еще и получаса с той минуты, как мы пришли сюда.

Немцы с тоской следили за огнем. Они успели приободриться, это снова были немцы. Лейтенант спросил громко:

— Когда вы отпустите нас?

— Как только все догорит.

Немцы тихо переговаривались о чем-то. Потом лейтенант выступил вперед:

— А что будет с нашим командиром?

— Он останется с нами.

Немцы разволновались.

— Вы не имеете права. Мы требуем освободить капитана.

Это заявление рассердило Николая.

— Скажи, пусть посмотрят на то, что у них перед глазами.

А посмотреть было на что. Восемьдесят человек, грязных, взлохмаченных, небритых, опоясанных пулеметными лентами — это считалось у нас крайней роскошью, — держали на прицеле пятьдесят невооруженных немцев с поднятыми вверх руками. Партизаны стояли сердитые, нахмуренные, пальцы их готовы были нажать на спуск — и дело было бы сделано. Если бы у кого-нибудь из партизан отказали нервы, если бы хоть один сказал «а что?..». Если бы хоть один немец сделал неосторожное движение… Мне даже хотелось, чтобы произошло что-нибудь подобное.

Немцы поняли. Они замолчали, втянули головы в плечи. Но люди, даже потерявшие себя от страха, все равно не становятся невидимыми.

— Пусть опустят руки, только чтоб без глупостей, — разрешил Николай.

Петер завершил между тем дело разрушения. Его черные, как угли, глаза так и горели яростным сладострастием, он был точно пьяный.

— Спроси капитана: хочет он проститься со своими?

Капитан взглянул на Николая с благодарностью.

— Скажите вашему командиру, что он очень любезен.

— Ерунда, — пробормотал Николай. — Даже перед смертью они со своими глупостями… И слушать-то неловко…

— Немцы, ваш капитан хочет проститься с вами.

— Alles gute, Jungens! [16] Всего лучшего, ребята! (нем.) .

— Lebt wohl, Herr Kapitän! [17] Прощайте, господин капитан! (нем.) .

— А теперь — вперед! И поскорее. Лейтенант, примите командование!

Едва успел лейтенант отдать первую команду, как беспорядочная толпа немцев превратилась в солдат вермахта. Они мгновенно построились. Подразделения Гришки и Николая конвоировали их.

— Немцы, запомните этот день! — крикнул им вслед Николай.

Лейтенант отдал команду, немцы зашагали по дороге, с обеих сторон дороги шли партизаны с ружьями на прицеле.

Меня охватила злость. Даже такие минуты ничему не научат их! Выучка, муштра — и все! Ну, постойте же!

— Песню! — закричал я.

Лейтенант удивленно посмотрел на меня.

— Да, вы не ослышались. Песню, маршевую песню, как положено в немецкой армии. Организованно, громко, как можно громче! Эй, песню!

Лейтенант пожал плечами.

— Песню! — приказал он.

— Песню! — повторил левофланговый.

— «Розе-Марие», — предложил низкорослый солдат из последней четверки.

Да, у них все организованно, продуманно, уточнено!

— «Розе-Марие»? Нет, не подойдет!

— Другую песню! — приказал лейтенант.

— Другую!

Теперь они не знали, какую песню выбрать. Но я знал:

— «Es zittern die morschen Knochen!» [18] Трясутся прогнившие кости! (нем.) .

— «Es zittern die morschen Knochen!» — повторил первый в колонне.

— «Es zittern die morschen Knochen!» — повторил самый последний и начал равнять шаг.

— Отставить! Смелее! Громко, изо всех сил! — скомандовал я.

Приказ повторился снова в том же порядке. И наконец они изо всех сил заорали:

— Отставить! Начать снова! Вы что, слова перепутали? Забыли?

вот как там. А ну — еще раз!

— Отставить! Еще раз! — приказал вконец расстроенный лейтенант.

Они запели снова. Пожалуй, только один лейтенант понял, для чего нужна была эта комедия.

Мы довели их до опушки и там остановились. Остановились и немцы.

— Почему стали? Вперед! Вперед с песней!

Они зашагали дальше строем по подтаявшей стерне. Ноги их вязли в грязи, но они ровняли шаг и пели. Время от времени кто-нибудь из них боязливо оглядывался. Правда это или жестокая шутка? Неужели они так дешево отделались? И мы не перестреляем их здесь, на этом поле? Неизвестно, кто из немцев первый пустился бежать… Через минуту бежали все, бежали от смерти. Петер не удержался, выстрелил в воздух. Немцы были уже далеко, но все бежали и бежали.

— Всех их надо было перебить, — не успокаивался Петер.

Я не любил Петера. Мне была отвратительна его жестокость. Он храбрый парень, отчаянно храбрый, немцев бьет по глубокому убеждению, но в моих глазах он разбойник, гангстер. Вся его повадка, его хладнокровие, то, как он держится, как ходит, его внешность, его манеры — все в нем отвратительно. Самое дорогое для него — это оружие.

Я не любил Петера, но в ту минуту согласился с ним. Было бы лучше всех их перестрелять…

— А что было с капитаном?

А с капитаном, в самом деле… Нелегко об этом рассказывать.

Мы воротились на хутор. Пленник наш сидел на земле, полностью покорившийся своей судьбе. Книгу он все еще не выпускал из рук, держал ее так крепко, как будто это была его жизнь.

Я взглянул на блестящий золотом корешок.

— Что это у вас?

— А, «Сага о Форсайтах»… Вы разве знаете? — удивился немец.

— Знаю. Но я знаю и то, что книга эта в Германии запрещена Гитлером.

— Нашему поколению, которое выросло при Гитлере, многое неизвестно. О таких книгах мы ничего не знали. Они не издавались. Да, после войны многое придется наверстывать.

Этому разговору положил конец Николай. Он кивнул по направлению к лесу.

— Возьми двоих…

Я позвал Фреда и Карола. Встал. У капитана задрожали губы. Он понял.

— Идемте, капитан.

Я видел, как тряслись его руки. И все же он сказал эту фразу, неестественную для всякого другого…

— Значит, книгу я не дочитаю.

— Нет.

Мы вели его по оврагу, все дальше и дальше в лес.

— У меня к вам просьба, — обратился он ко мне. — Я решился на это, потому… я считаю, что вы обошлись со мною человечнее, чем заслуживает того немецкий офицер. Ведь мне известно, что происходило там, куда мы приходили. Мои личные вещи — это, правда, мелочи, но, может быть, мать жива еще… У меня здесь неотправленное письмо, на нем адрес…

Он отдал мне письмо, бумажник, медальон и еще какую-то мелочь.