Геннадий Казанцев - Страна Лимония

— Ну, ты, Славка, даёшь! По театрам меньше шляйся! Ты хоть карту Афгана видел? — насел на друга-историка Герман.

— Да я без понятия... Знаю, что где-то рядом с Индией, ещё горы там ихние, те, что и в Афгане... — бывший преподаватель истории Затулин снова начал уходить в нирвану, последовательно отключая основные процессы мозговой деятельности. Но, судя по всему, Юрка его уже «на корпус» опережал:

— Я на скутере подводном... на рыб охотился... А пузырей не было — замкнутый цикл дыхания... На торпеде катался...

— Геша! Срочно готовь реанимацию! — бросил Герман. — Тащи Славку в его кабинет!

Герман уже тряс руку забывшемуся в хмельном сне герою, когда Легостаев с трудом поднял на ноги засыпающего Затулина.

— Воинство, мля! Тащи уж его быстрее, мне Юрку уложить надо. — Герман выпроводил друга с припавшим к нему «трупом» и занялся героем. Для начала он сбегал к себе за резиновым пляжным матрасом, потом очистил стол и положил на «Советскую Сибирь» пляжный инвентарь. Герман часто дул в резиновый штуцер, пока в его глазах не поплыли цветные круги. Переводя дыхание, он взглянул на Юрку. Тот спал, крепко осев плечами на стуле. Голова была откинута, вены на шее вздулись, а из глотки уже раздавались первые раскаты богатырского храпа. Вернулся Легостаев. Он помог накачать матрас и водрузить на него тело героя. Юрка лежал на столе, безвольно опустив руки за его край. Герман собрал их и водрузил ему на грудь.

— Только свечки не хватает, — съехидничал он.

— Типун тебе на язык, старый! — суеверно промолвил Легостаев.

Вдруг Дымов прекратил храпеть и открыл глаза.

— Где я?

— У себя в кабинете.

— А вы где?

— Там же!

— А потом куда?

— По домам!

— Будильник поставьте!

— Поставим, спи уже.

— Постой, Юра! А ты... ты мне поможешь?.. Устрой мне командировку в Афганистан, — скороговоркой затараторил Герман, — ладно?

— Хорошо, только «нарисуй» записку и повесь мне на сейф, а то я забуду, — ответил Юрка, переворачиваясь на бок. — И эта... мужики, «шинелку» в шкафу достаньте... продрог малость.

«Мужики» достали шинель и заботливо укрыли своего товарища. Генка ушёл первым, а Герман остался писать записку. Вскоре шинель с капитанскими погонами шумно свалилась на пол. Юрка лежал на боку, свернувшись калачиком. Герман всё ещё сидел в нерешительности.

«А стоит ли? — думал он, прикидывая и так и сяк возможные последствия своего выбора. — С другой стороны — чего терять: квартиры нет, работу всю не переделать, да и вообще — чертовски хочется повоевать!»

Приняв окончательное решение, Герман сочинил короткую записку: «Юра, окажи содействие в моём откомандировании в Афганистан. С уважением, Герман». Потом он прижал записку осколком магнита к облупившейся дверце дореволюционного сейфа.

Уже в дверях последний гость вдруг остановился и вернулся к столу.

— Юрка, Юрка, проснись! — начал тормошить он храпящего товарища.

Юрка с трудом открыл глаза.

— Чего тебе?

— Юрочка, а мне это не помешает поступить в «Ка-И»?

— Нет, только поможет...

— А меня ведь уже оформляют...

— Ну и хрен с ними, вернёшься и дооформят... Отстань, наконец! Сам решай, куда тебе хочется. Да, ещё... матюгальник выруби, спать мешает.

Герману хотелось и рыбку съесть и... То есть его отчаянно раздирали нестерпимое желание поступить в Краснознамённый Институт, где готовили разведчиков, и возможность испытать себя на войне. Он вырубил репродуктор, посмотрел свою записку, даже попытался её вытащить из-под магнита, но передумал:

«Чёрт с ним! Мало ли что по пьяни в голову взбредёт. Юрка встанет, прочтёт и выкинет бумажку, а в памяти-то останется, мол, Герка — парень смелый и надёжный. В конце концов, не сорок первый год. Добровольцы на хрен никому не нужны... Ладно, всё к лучшему: проснётся, прочтёт, а потом позвонит в кадры, дескать, ручаюсь за него, отправляйте Германа Николаевича на учёбу...»

Настроение у Германа стало просто отменным. «Как хитро это я всё придумал!» — улыбаясь, он взглянул на спящего. Дымов опять лежал на спине без шинели, скрестив руки на груди. «Эх, свечки нет!» — пакостливо подумал Герман. Пошарив по кабинету глазами, он снял с сейфа портрет Дзержинского в рамочке и положил его под сцепленные кисти товарища. Затем, немного подумав, вытащил из письменного прибора здоровенный декоративный карандаш «Гулливер» и укрепил его вертикально между Юркиных пальцев.

«Вот теперь всё!» — радостно отряхиваясь, подумал Герман и пошёл, укрыв Юркин торс упавшей шинелью. Щёлкнул выключатель, кабинет погрузился во тьму. Снова щелчок выключателя — и Герман как-то боком протиснулся в дверь, вытащил из рук спящего друга сувенирный карандаш и заботливо накрыл его шинелью по самый подбородок.

«Хрен его знает, а вдруг своей глупостью беду какую накликаю!» — подумал про себя доброволец, ныряя в темноту длинного коридора.

Дома у Германа уже спали. Молодой человек, не включая света, на цыпочках прошёл в кухню, стараясь не нарушить в коммунальной квартире тишину, разбавленную приглушённым индустриальным гулом, доносившимся из открытого окна, и весенней капелью износившейся сантехники. Соседа-алкаша не было. На полу в общем коридоре для Германа была расстелена постель. Отпив на кухне рассола из банки с солёными помидорами, припозднившийся жилец быстро юркнул под одеяло, стараясь не замечать скрипа панцирных кроватей домочадцев и редких шлепков одуревших от пиретрума тараканов, падавших с белёных извёсткой потолков. Засыпая, он вспомнил крылатое изречение соседа по коммуналке: «Сон алкаша краток и тревожен» — и тут же погрузился в дрёму.

Сосед оказался прав. Уже в половине пятого Герман, терзаемый сушняком, проснулся и угрюмо побрёл на кухню за спасительным рассолом. Приняв душ, он взял из прихожей свой кожаный портфель, минуту в нём рылся, пока не выудил чистый бланк по учёту кадров. Сдвинув на кухонном столе посуду, Герман присел на табурет и начал аккуратно заполнять пустые поля документа для поступления в разведывательный институт. В шесть утра репродуктор исполнил гимн Советского Союза, что несколько взбодрило мужчину. Разбуженная торжественными звуками, на кухню вошла жена с детским эмалированным горшком. Герман оторвался от бумаг и машинально окинул взглядом содержимое ночной посуды.

— Ф-фу! Ты бы его хоть сполоснула, и без него вот-вот наизнанку вывернет! — скривился Герман.

— Ну и выноси за своим сыном сам! — обиделась молодая симпатичная женщина, решительно поставив горшок на стол.

— Тьфу ты, пропасть! Тань, ну вынеси ты это добро ради Бога! Не видишь — я анкету заполняю!

Жена, фыркнув, понесла «сосуд раздора» в туалет. Следом появился заспанный четырёхлетний сын Пашка.