Геннадий Казанцев - Страна Лимония

— Герман.

— Гирь-манн, — повторил афганец. — Ма, фекр микунам, шума яхуди хасти (я так понимаю, вы еврей).

— Не понял.

— Яхуди... как так па руси... Фалястин, панимаш? Исраэл, панимаш? Исраэл — душман. В Исраэл живьёт яхуди.

— Евреи?

— А, а, саист — Эврэй. Шума эврей хасти? (ты еврей?)

— Сам ты еврей, — уловив единственное знакомое слово, возмутился Герман. — Ты лучше на свою каску посмотри, — и он постучал по знакомой из кинофильмов немецкой каске со спиленными рожками. — В таких только фашисты ходят.

— А-а-а! Б`али, са`ист, дуст! (да, друг!) Кул`охе фашист`и (фашистская шляпа), — обрадовался понятливости собеседника часовой. Он тут же вернулся в будку и вышел в новой советской каске, держа в руках атрибут Второй мировой войны. — Эта-а на-ши ста-рий каск, — произнёс он нараспев.

— Понял-понял. Ваша старая каска.

— Караол Дауд!

— Понял. При короле Дауде носили.

— `Оффарин! (молодец!) — в восхищении нараспев пропел Гульмамад. — На-ста-я-счи дуст!

— Сам ты дуст. Я советский!

— Дуст-е шурав`и! (советский друг!)

— Дуст, панимай, — ду-руг! — корчился от лингвистического напряжения афганец. — Твая настаящни мудак! — разродился он первой правильно составленной фразой.

Герман скромно принял от афганца комплимент и посчитал, что на сегодня общение с населением надо ограничить. Он тепло попрощался с часовым и, переполненный впечатлениями, вернулся в палатку. За час с небольшим письмо жене на трёх листах было готово. Герман написал адрес, потом аккуратно вывел номер своей полевой почты и, лизнув конверт, запечатал его. Репа всё ещё лежал в кровати, излагая на бумаге свою версию первого рабочего дня. Но вскоре и он закончил письмо.

Следующий день был объявлен выходным. Объявил капитан Гаджиев, совершавший утренний обход вверенного ему подразделения. Все «каскадёры» лежали по кроватям, перебрасываясь короткими репликами по разным поводам. В пятницу напоминать, что сегодня выходной, было излишне. Во всём подлунном мире мусульмане отдыхают именно в этот день.

С большим энтузиазмом «каскадёры» встретили сообщение о затопленной с утра бане. Трое добровольцев, включая Олега Филимонова, ушли заготавливать эвкалиптовые веники. Герман, отбросив журнал «Химия и жизнь», пристал к Юрке Селиванову с просьбой прокатить его с Репой по Джелалабаду. Старослужащий беззлобно отмахивался, дописывая отчёт о вчерашней операции. В одиннадцатом часу в палатку заглянул шифровальщик Колосков с требованием ускорить подготовку отчёта, так как в полдень он должен выйти на плановую связь с Кабулом. Герман признал в шифровальщике того тщедушного спортсмена, что бегал по стадиону во время его прогулки. Селиванов, чертыхаясь, выпроводил шифровальщика, собрал листы и ушёл в штаб на утверждение отчёта. Вернулся он в плохом настроении.

— «Борода» совсем охренел, — пояснил расстроенный Юрка, — всё тыкал в нос двадцать шестым съездом КПСС, терзал душу какими-то недоработками, а в конце исправил два уничтоженных ДШК на три. А я даже не знаю — вчера мы хоть одно пулемётное гнездо разбомбили или нет!

— «Борода» — это наш полковник? — полюбопытствовал Герман.

— Да, позывной такой.

— А тебе какая разница, сколько пулемётов мы уничтожили.

— Разницы-то особой нет, только обидно, ведь все так делают, и не только в Афганистане, — согласился Юрка и добавил: — Ладно, буди Репу. Как придут Олег с Малышкиным, выезжаем в Джелалабад. «Борода» добро дал.

По инструкции находиться в городе можно было только в гражданском костюме. Герман решил надеть пиджак и свитер. Олег напялил вельветовую куртку, а сверху — меховую безрукавку. Репа выклянчил у Малышкина кожаное пальто «на вырост». Вся команда засунула за пояс пистолеты и загрузилась в «батон» — защитного цвета рижский микроавтобус с эмблемой Красного Креста. Пока собирались, пошёл дождь. Выглянув на улицу, Герман решил надеть тёщины полусапожки с ферганскими галошами. Перед выходом украдкой взглянул на себя в зеркале. Вид оставлял желать лучшего, однако опухоль на носу сошла, а вулканический прыщ обзавёлся белой головкой, что свидетельствовало о его скором извержении. «Ничего, после бани выдавлю», — подумал Герман.

В «санитарке» ехали пятеро: двое старожилов и трое новобранцев. Селиванов с Малышкиным объясняли неофитам правила поведения советских граждан за рубежом:

— ...не материться, на баб не заглядывать, детей в машину не пускать, стрелять только в крайнем случае.

Троица послушно кивала головами. Миновали аэропорт и вскоре въехали в городские кварталы. Джелалабад в полном смысле городом не был. Каких-то 60–70 тысяч жителей, одноэтажные дома с высокими глиняными стенами-дувалами, редкие каменные мечети и одиночные кирпичные дома городской администрации. На перекрёстках — регулировщики со свистками и жезлами. По всем углам — бесцельно слоняющиеся солдаты афганской армии поодиночке, но в основном — по два. Идут, держа друг друга за руку, и волокут спущенные на ремнях автоматы.

Изредка навстречу попадалась военная техника союзников. В основном бэтээры, облепленные улыбающимися солдатами афганской армии. Завидев «санитарку», военные начинали дружно улыбаться, махать руками, свистеть и клянчить у русских подарки. Пару раз каскадовский «батон» с трудом увиливал от ползущих на малой скорости торговых крепостей — «барбухаек». Огромные, неповоротливые, преимущественно индийские грузовики, переделанные в дорожные баржи для перевозки товаров, словно реликтовые мастодонты, обдавая угарными выхлопами, катили по кривым улочкам Джелалабада. «Барбухайка» — это русский новояз, словесная конструкция, образованная от афганского выражения «Б`ороу ба хейр» (иди себе с Богом). От оригинального тяжёлого грузовика оставались только двигатель, рама и частично — кабина. Типичный глобальный тюнинг с заменой рессор, кузовов и более мелких деталей. Машины обшивались декоративными металлическими цепями, тибетскими колокольчиками, а над кабиной возвышались крашеные фигурки местных святых и богов. Во второй «барбухайке» глазеющие по сторонам «каскадёры» с трудом узнали советский трёхосный карьерный КрАЗ.

Водитель притормозил у рынка. Собственно, и рынок — тоже одно название: длинная улица с глиняными нишами по бокам. Зато в этих своеобразных витринах чего только не было! Прав оказался ташкентский таксист — богатый народ эти афганцы!

Не успели остановиться, как «батон» окружили грязные босоногие дети.

— Бакшиш (подарок), шурави, дай бакшиш! — неслось отовсюду.

«Как они не мёрзнут?» — удивился Герман, глядя на свору малолеток, месящих голыми ногами грязь на проезжей улице.