Геннадий Казанцев - Страна Лимония

— Великолепно! — искренне восхитился высокий и худой инспектор.

— Да, недурно, — несколько сдержанно подтвердил полный коротышка.

— Представляю нашего художника, капитана Потскоптенко, — широким жестом обозначил местонахождение баталиста полковник Стрельцов.

Герман скрестил на груди руки и, не выпуская изо рта карандаш, лукавым взглядом окинул лица гостей.

— А портрет моей жены нарисовать можете? — полюбопытствовал худой и высокий.

— В бигудях и домашних тапочках, — добавил толстяк.

Довольное шуткой начальство оскаливается в улыбках. Стрельцов незаметно подмигивает художнику.

— Дадите фотографию — завтра будет портрет, — с чувством собственного достоинства цедит сквозь зубы Герман.

— А что мы тут все стоим, пойдёмте, продолжим, — оторвав взгляд от свободно парящей в воздухе головы партизана, предлагает полковник. — Герман, и ты с нами!

В командирской палатке орудует капитан Гаджиев. Заметив прибавление в гостях, шустрый капитан лёгким движением опрокидывает бутылку коньяка над новой рюмкой.

— Иса Мурадович, я же не пью, — отказывается Герман.

— Тогда пивка?

— Пивка можно.

У стола хозяева и гости заспорили — кому сесть в единственное кресло, подаренное полковнику Стрельцову сотрудниками ХАДа. Наконец, почётное место занял худой и длинный, вытянув ноги далеко под столом. Вновь наполнили рюмки. Гаджиев, исполняя роль тамады, закрутил витиеватый тост, из которого он никак не мог выпутаться. В итоге, связав конец с серединой и частично состыковав с началом, капитан разразился: «...и тогда сказал великий мудрец: так выпьем же за то, чтобы мы всегда прислушивались в споре к мнению другого человека, даже если он ишак!»

Герман встал. За ним потянулись гости. Длинный никак не мог вылезти из кресла и всё скрёб ногами под столом, пока тамада не подал ему руку. «Я, пожалуй, пересяду», — сказал он, опрокинув рюмку и уступая место толстяку. «А мне бы проветриться», — изъявил желание толстяк, направляясь к выходу. «Налево — по тропинке...» — крикнул в темноту полковник Стрельцов.

Герман цедил пиво, когда инспектор вернулся.

— Ну, вы и шикарно живёте! — радостно сообщил толстяк. — Не туалет, а царский трон, и никакого запаха!

— Стараемся, — скромно ответил Стрельцов. — Туалет — он как душа, всегда должен быть чистым.

— Вот и я про то. И бумаги кругом — сколько хочешь, — дополнил свои впечатления толстяк.

Герман чуть позже тоже захотел облегчиться. Спросив разрешения, он пошёл в недавно вычищенный солдатами «дом скорби». Выравнивая давление после двух бутылок пива, он посветил вокруг фонариком, но никаких залежей бумаги, обнаруженной толстяком, не заметил. «Странно, — подумал Герман, — и запах, вроде как, есть. Льстил, что ли, толстяк...»

На обратном пути Герман зашёл в свою палатку. Офицеры драили автоматы и рассовывали по карманам гранаты.

— Ну и когда? — спросил вошедший.

— Через двадцать минут начинаем, — ответил Крестов. — Ты их всех уводи к городку, пусть у советников схоронятся. Поди, твой Волин первый подмоги попросит. Вот через неделю боеприпасы и получим. А ты иди, давай возвращайся, пока не хватились.

Герман послушно вернулся в командирскую палатку. Толстяк играл на гитаре, вальяжно откинувшись в кресле, и пел довольно приятным голосом:

Компания дружно аплодировала, требуя продолжения. Герману начинало всё это нравиться. Исполненный самых дружеских чувств, он напомнил худому о фотографии его жены. «Секунду!» — ответил худой и полез в свой чемодан. Толстяк вдохновенно пел следующую песню, чеканя каждое слово:

Хозяева громко подхватили песню бравых «зенитовцев»:

А через три минуты командирская палатка разрывалась от рёва не на шутку разошедшегося начальства.

Ещё звенели струны в последнем аккорде, как внезапно грохнул ужасающий взрыв. Единственная лампа погасла. «Ну, Крестов, чудила, — мелькнуло в голове у Германа, — так и переборщить недолго». Затрещали автоматы. На маковом поле одновременно ухнули две гранаты.

«В укрытие! — героически взметнув руку вверх, заорал Герман. — За мной, товарищи!» Гости восприняли его призыв буквально и в тот же миг, опрокинув центральный шест, завалили палатку. Когда начальство выбралось на воздух, вокруг кипела нешуточная схватка. Со стороны бассейна в воздух взметнулись и зависли осветительные ракеты, заливая мертвенным светом поле боя. В ближайшем окопе строчили из автоматов «каскадёры». На левом фланге беспорядочно метались в трусах и майках солдаты.

«В укрытие!» — что есть силы снова воскликнул Герман и бросился в сторону домов. Ошалевшее начальство кинулось за ним. Обежав «домик пана Тыквы», компания выскочила на дорогу. «Куда это мы? — пришёл в себя полковник Стрельцов, — назад, в окопы!» В это время во всём городке погас свет, и поле боя погрузилось во тьму, разрываемую автоматными выстрелами и взрывами гранат. «За мной!» — хрипло крикнул командир «Тибета» и первым нырнул в темноту. За ним ломанулись остальные. Через секунду высокие гости опрокинули штабной домик старого партизана, разбив вдребезги бакинский кондиционер. Стрельцов уже был на позициях и пытался принять командование на себя. «Откуда стреляют?» — спрашивал он у вошедших в азарт «каскадёров». «Отовсюду!» — орали офицеры, непрерывно ведя огонь и отбрасывая в сторону пустые рожки.

— Крест, может, хватит? — постучав пистолетом по каске своего командира, попросил Герман. — У них и так полные штаны.

— Пожалуй, — согласился Крестов, запуская вверх зелёную ракету.

Стрельба постепенно стихла, зато рядом в лагере «Кобальта», кажется, всё только начиналось.

— Вот дурни, — прокомментировал разгорающуюся пальбу командир первой группы.

— А ты что хотел? Сам заварил, а другие расхлёбывают.

У капонира прогремел очередной взрыв.

— А это что? — встревожился Герман. — Наши никак не угомонятся?

— Успокойся, Гера, это танк проснулся.