Самсон Агаджанян - Звезда печали и любви

— Нет, так не поеду. Я к тебе в гости приеду и ты в моем присутствии об этом ей скажешь. Договорились?

— Не успокаивай меня. Я знаю, что говорю. Веронике нравилось, когда я произносил эти слова, и она сама часто просила, чтобы я признавался ей в любви. Вот об этом и скажешь ей.

— Я вас, товарищ старший лейтенант, прекрасно понял. Но лучше вас никто эти слова ей не скажет. Я все забываю спросить, когда же вы станете отцом?

— Не знаю. По подсчетам жены, она ждет ребенка где-то в середине января или в конце.

— А кого вы бы хотели, девочку или мальчика?

— Честно говоря, для меня что девочка, что мальчик — одинаково, а жена хочет сына.

— Раз она этого хочет, значит, сын будет. Как вы его назовете?

— Если жив останусь, назову твоим именем.

— Спасибо. С меня причитается.

Они замолчали. Стало тихо. Только слышно было, как тяжело и прерывисто дышал Давыдов.

— А я зря в армию пошел, — неожиданно произнес Снегирев.

— А что, в армию по желанию призывают? — подколол Давыдов.

— У меня была возможность от армии увильнуть. Я на тракторе работал, а у нашего председателя колхоза его однокашник — начальник райвоенкомата. Когда мне пришла повестка, председатель пришел к нам домой и говорит родителям, мол, давайте я вашего сына от армии освобожу, а то на тракторе некому работать. Мама сразу согласилась, а отец стал на дыбы. Мол, настоящий мужчина должен служить в армии. Да и мне самому хотелось в армию, лишь бы подальше от своего старого трактора. Не успею полгектара вспахать, сразу ломается, а запчастей к нему нет. Летом еще ничего, а зимой плохо. Однажды пальцы чуть не отморозил.

— Правильно сделал, что в армию пошел. Ничего, кроме своего трактора и поля, не увидел бы. Гордись, солдат! Ты выполняешь интернациональный долг! После демобилизации приедешь в свой родной колхоз и все девчата, увидев на твоей груди медаль, в обморок попадают. Тракторист — герой! Тракторист — воин-интернационалист. Здорово звучит! На руках тебя будут носить!

Олег уловил в голосе Давыдова юмор, и на его лице непроизвольно появилась улыбка. Взводный нравился ему. Несмотря на мучившую того боль, он всячески их поддерживал. Он еще больше проникся к нему симпатией, ему даже стало стыдно, что сам он морально не поддерживает Снегирева, и он решил немножко отвлечь самого взводного от мучившей того боли.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите задать один маленький вопросик, — обратился он к Давыдову.

— Обычно, сержант, на маленький вопросик намного сложнее отвечать, чем на самый большой. Лучше задай большой.

— Понял. Вот вы, товарищ старший лейтенант, сказали, что Снегирев выполняет интернациональный долг. Уточните, пожалуйста, что означает «интернациональный долг»? Наш тракторист приедет домой, а у него колхозники спросят: мол, скажи, милок, что это за штука такая «интернациональный долг» и с чем его едят? Да и я что-то недопонимаю про этот самый долг.

Давыдов усмехнулся. Он знал, что сержант прекрасно понимает, о чем спрашивает, просто втягивает его в полемику, чтобы убить время.

— Так, объясняю… Ты, сержант, защищаешь афганский народ, это первое.

— Одну минуточку, товарищ старший лейтенант! Народ, о котором вы говорите, я и в глаза-то не видел, а если и видел, то они на меня волком смотрели. Может, где-то здесь другой народ прячется?

— А тебе зачем народ? Ты — военный. Твое дело воевать.

— Я это знаю, но если я воюю за этот народ, то…

Он замолчал. Давыдов тяжело застонал. Олег увидел, как у того в судороге затряслось тело.

— Воды… — облизывая высохшие губы, протяжно произнес он.

Снегирев взял фляжку, она была пуста. Не было воды и в другой фляжке.

— Товарищ старший лейтенант, воды нет. Фляжки пустые.

— Плохи дела, — Давыдов облизал высохшие губы. — Внутри все горит. Ну давай, договаривай.

— Я, товарищ старший лейтенант, все сказал.

— Хорошо, что тебя не слышит наш замполит. За такие крамольные речи он бы дело на тебя завел. Польше вслух об этом никому не говори.

— А я ничего такого и не говорил.

— Это тебе так кажется. Снегирев, ты еще жив?

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

— Снегирев, а ты знаешь, что у тебя в мозгу есть часовой механизм?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант.

— Да ты, оказывается, кроме того, как водить свой подбитый бэтээр, ничего не знаешь. Сержант, а может, ты знаешь?

— Что-то не слыхал про такое.

— Ну ты даешь! Солдату простительно, но не тебе! Так вот, у каждого человека в мозгу заложен часовой механизм. Это биологические часы, работа которых рассчитана на три периода — точность в молодости, перебои и ускорение в старости и отказ в финале. Вот мы все трое к этому финалу и подошли. Дошло до вас?

— Я бы не хотел такого финала, — отозвался Олег.

— Не переживай, сержант. Тебе жить и жить! Это я подошел.

— Это мы еще посмотрим! — возразил Олег. — Скоро наши придут.

— Придут, да будет поздно. Ты, сержант, знаешь, сколько человеческий организм может продержаться без воды?

— Знаю. В обычных условиях — три-четыре дня.

— Молодец! Я думал, не знаешь. А сколько мне осталось жить с таким ранением? Молчишь?

Медленно наступал рассвет. Снегирев посмотрел в окуляр. Впереди обгоревшего бэтээра никого и ничего не было. «Может, ушли?» — подумал он и повернулся к Давыдову. Тот, тяжело дыша, лежал с закрытыми глазами. Он перевел взгляд на сержанта. Тот тоже лежал с закрытыми глазами. «Неужели они умрут?» — подумал он, и ему стало страшно оставаться один на один с мертвецами. Он подвинулся к взводному, потряс его за плечо. Тот даже не открыл глаз, лишь провел языком по высохшим губам. Повернулся к сержанту. Тот открыл глаза, но от его взгляда у Снегирева по спине побежали мурашки.

— Воды… — раздался слабый г олос Давыдова.

Снегирев, услышав его голос, повернулся к нему.

— Воды… — с трудом раздвигая губы, вновь повторил лейтенант.

— Вода еще вчера закончилась, — ответил Снегирев и вернулся на свое место.

Он посмотрел в окуляр. Никого не было. «Может, ушли?» — вновь задал он себе вопрос. Прислушался. Кроме тяжелого дыхания Давыдова, ничего не было слышно. Возникло желание открыть запасной люк, выйти наружу. Он решил подождать темноты.

Томительно долго тянулся день. Снегирев постоянно смотрел в окуляр в надежде увидеть своих или моджахедов. Но никого не было. В объективе окуляра он видел только сгоревшую машину и на ее броне обуглившееся тело товарища.

— Дима! — раздался позади голос.

От неожиданности он вздрогнул. Обернувшись, встретился с глазами сержанта.

— Дай воды.

— Я же еще вчера сказал, что фляжки пустые… Олег, может, я выйду?

— Не надо. Моджахеды в засаде.

— Но я с утра смотрю в окуляр и — ни одной живой души. Они ушли.