Георгий Березко - Дом учителя

Впрочем, музыка воображения никогда не заглушала у Веретенникова деловой инициативы. Его отдел был лучшим в магазине по всем показателям — образ волевого капитана одухотворял его практическую деятельность, придавая ей поэтическую окраску. Так было и сейчас, в этой командировке.

Две машины — не одна порожняя, с которой он отбыл из дивизии, а две, груженные до отказа, ждали его команды ехать; он раздобыл и коньяк для комдива — две бутылки пятизвездного армянского! Все отлично клеилось сегодня у него, все удавалось! — он был в своей стихии. И предостережения старичка военкома не слишком его встревожили, некоторый элемент опасности даже украшал его командировку.

Со второй машиной ему просто неслыханно повезло: не заговори он вчера вечером в городской столовой с ее водителем, он не заполучил бы ее. Но, с другой стороны, он совсем не случайно обратил внимание на армейскую, пустующую трехтонку, словно бы брошенную у крыльца столовой, — он искал транспорт, он думал о нем. Шофер трехтонки — вконец растерявшийся парень, в обтрепанном ватнике, обросший кустистой, словно бы пощипанной щетиной, путанно рассказывал, как он, не по своей вине, отстал от автобата. И он прямо-таки схватился за предложение Веретенникова поступить, временно разумеется, в новое подчинение; казалось, он предпочел бы даже вовсе не возвращаться в свою часть. Так или иначе, Веретенников пообещал уладить в штабе дивизии его личную незадачу — на выяснении всех ее обстоятельств он пока не настаивал. И было приятно смотреть, как этот завербованный им парень усердствовал сегодня на складе Центросоюза, таская мешки с картофелем и ворочая тяжеленные кленовые кадки с гречишным медом.

Веретенников торопил, распоряжался, подбадривал, подставляя при случае и свое плечо, успевая в то же время говорить утешительные слова заплаканной заведующей складом. Женщина получила нынче письмо из госпиталя от раненого мужа, и, что бы ни делала, ни говорила, слезы неостановимо выкатывались у нее из припухших глаз, «Ранен — не убит, радоваться надо, Лидия Трифоновна», — участливо говорил Веретенников, справившись об ее имени-отчестве. Про себя, однако, он не мог удержаться от улыбки, мысленно рисуя свое возвращение в дивизию. Мед, привезенный им, сразу же с машины пойдет в медсанбат, а затем о меде и сушеном картофеле — продукте бесценном в походных условиях, дивизионный интендант доложит, конечно, командиру дивизии. И было вполне возможно, что и в армейском штабе станет известно о выдающихся результатах этого интендантского «рейда по тылам». Все приятные последствия «рейда» трудно было предугадать.

Из Центросоюза Веретенников со своей командой на двух машинах покатил на маслозавод. И проведенные там два часа порадовали не его одного: даже этот горе-ополченец, кандидат наук Истомин, неплохо себя показал.

Виктор Константинович проснулся сегодня в гостинице Дома учителя, охваченный совершенно бессознательным, казалось, предчувствием какой-то перемены к лучшему. Может быть, тут сыграло роль то, что впервые за долгое время он прекрасно, всласть выспался в свежей, «маминой» постели, в тихой, опрятной комнате. Могло быть и так, что чересчур долгое страдание утомило Виктора Константиновича, превысило его душевные силы, и он безотчетно потянулся к освобождению от этого бремени. Поглядев на Веретенникова, приступившего уже к зарядке, ловко и часто приседавшего в узком проходе между кроватей, он и сам вскочил с кровати и немного потопал по полу тощими, белыми ногами. Это напомнило ему о собственном, еще живом, не очень старом теле, способном легко двигаться, ощущать прохладу пола, тепло солнечных лучей, проникавших в щели ставен. Откуда-то из соседних комнат повеяло ни с чем не сравнимым запахом настоящего, умело сваренного кофе, и он глубоко втянул в себя забытый запах, донесшийся, точно привет из дома в Большом Афанасьевском в Москве.

«Что сегодня в сводке Совинформбюро? — подумал Виктор Константинович. — А может быть, а вдруг там… перелом на фронте, большая победа?» Душа его в это утро раскрылась для добрых вестей и впечатлений.

На маслозавод они приехали около полудня, и ему там опять же чрезвычайно понравилось. Само слово «завод» — тяжеловесное, точно налитое чугуном, задымленное угольным дымом — не вязалось с этим милым, полудеревенским уголком… Распахнулись ворота с узкой, двускатной кровелькой, и открылся просторный зеленый двор с рябиновыми кустами, лиловато-багряными в эту пору бабьего лета; под кустами стояли зеленые садовые скамейки со спинками, врытые многоугольником вокруг дощатых столиков. А в глубине двора чистенько белели три-четыре одноэтажных строения — это и был завод. Длинный, с крытым крылечком дом, в котором могла бы скорее находиться сельская школа или другое детское заведение, был, как выяснилось, главным производственным корпусом. Но и в самом деле запахом детского сада, колыбели, яслей пахнуло на Виктора Константиновича, когда он, следом за Веретенниковым, переступил порог цеха.

Удивляться, впрочем, было нечему: здесь текли молочные реки, вернее, реки сливок, плескавшихся в дубовых бочонках маслосбивательных аппаратов. Готовая продукция — сливочные бело-желтые монолиты, сбрызнутые водой, — распространяла вокруг себя неяркое масляное свечение, и в этом жемчужном воздухе двигались гладколицые, розовые, все больше дородные женщины в белом, тоже похожие на нянечек из детсада.

— Кушайте, сыночки, — сказала румяная тучная старуха бригадир, поставив перед гостями по кружке сливок.

И, подперев круглым кулачком голову и придерживая согнутый локоть кистью другой руки, сложенной ковшиком, она с сострадательным вниманием, совсем как нянечка, смотрела на военных, пока они пили.

Вскоре в машине Кулика кузов был тесно уставлен бочками с маслом, а на заводском складе образовалась заметная пустота. Прозвенел кусок рельса, подвешенный к ветке дерева, возвестив обеденный перерыв, и работницы, вышедшие во двор, обступили военных. Чувствуя на себе общее внимание, Веретенников, приподнимаясь на носки и вытягивая шею, поблагодарил за «подарок фронтовикам», как он выразился, и, увлекшись, сказал даже, что этот подарок придаст бойцам силы для разгрома врага… Слушали его, надо сказать, с каким-то неясным отношением, не то что с недоверием, но словно бы с сочувствием, кто-то вздохнул, кто-то покачивал сожалительно головой. Как стало позднее известно Истомину, на заводе ожидалось уже со дня на день прекращение работы.

— Моего Сорокина не встречали там, на войне? — раздалось из группы женщин, как только Веретенников замолк. — Сорокин Илья Федорович, пожилой он, сорок четыре года.

Веретенников обернулся к своей маленькой команде: не встречался ли кому-либо из его людей этот Илья Федорович?.. Женщина переводила глаза с одного лица на другое, и под ее просящим взглядом мужчины молча хмурились.