Георгий Березко - Дом учителя

— Меняйте огневую позицию: туда-сюда, по обстановке, — указал он.

— Боезапаса у нас кот наплакал! — пожаловался пулеметчик с замотанной шеей — первый номер. — Всего два диска. Озаботиться бы, товарищ лейтенант.

— Ведите прицельный огонь, — ни секунды не помедлив, ответил Веретенников.

Истомина он отправил на чердак.

— Рассчитываю на ваш снайперский глаз. Ведите круговое наблюдение. Желаю успеха, — напутствовал он.

И Виктор Константинович послушно закарабкался со своей винтовкой наверх; за ним увязался и Гриша.

— Дяденька, я вам дапомогать буду, — поднимаясь сзади по лестнице, пообещал мальчик. — На обе стороны доглядать будем.

Кулик, Федерико и Барановский засели по заднему фасаду дома, приоткрыли створки окон, примостились, кто на коленях, кто стоя сбоку; пограничники-связисты и еще двое бойцов устроились на веранде и в зальце. А для своего командного пункта Веретенников выбрал библиотеку — здесь он был примерно в центре всей позиции. Вспомнив, что ему понадобится связной, он назначил на эту должность шофера Кобякова.

Тем временем сандружинница из ополченского батальона смывала со стола в зальце вчерашнюю кровь, готовилась к приему новых раненых, а Настя поставила в кухне кипятить воду. Лена притащила охапку чистых простыней и принялась с пани Иреной рвать их на длинные полоски бинтов. Все молчали, спешили, подчинившись одной общей необходимости, не оставлявшей места ни для размышлений, ни для жалоб…

И эта торопливая работа еще не окончилась, когда наверху, на чердаке, ударил выстрел — Истомин открыл огонь…

На этот раз первым обнаружил врагов Гриша. Мальчик был совсем простужен, чихал, сопел, узкое личико его блестело испариной, но видел он своими выпуклыми, круглыми, как у птиц, глазами по-птичьи зорко. Обзору из торцового окна, у которого он топтался подле Истомина, мешали крыши построек, стоявших ближе к перекрестку, — чердак Дома учителя почти не возвышался над ними, лишь вдалеке, километров с двух, открывался кусок черного, распаханного под озимь поля и пустынной дороги, отливавшей ртутным блеском; дорога пропадала в лесу, тянувшемся стеной по горизонту. И ни Виктор Константинович, ни Гриша не углядели, откуда немцы вышли к самой окраине. Вдруг Гриша схватил своей горячей, с отросшими, царапающими ногтями рукой руку Истомина.

— Дядько, побачьте! — выдохнул он.

Внизу, в соседнем саду, меж голых ветвей, мелькали округлые, тусклые колпаки с рожками — каски… И Виктор Константинович, страшно заторопившись, сунул в окно винтовку, приложился и выпалил — точно так же, как палил вчера. Но сейчас до цели было гораздо дальше, колпаки двигались, и он ни в кого не попал. Вторая пуля, выпущенная, как и первая, впопыхах, тоже бесследно куда-то унеслась. Правда, среди немецких колпаков произошло суетливое движение, они рассыпались, и их стало как будто меньше.

— Эх! — над ухом Истомина крикнул Гриша. — За молочком пошли.

— Что?.. За каким молочком?.. — не понял Виктор Константинович.

— Пульки, кажу, за молочком пошли, — объяснил Гриша.

— Иди отсюда, — отрывисто бросил Виктор Константинович, — нечего тебе здесь…

— А вы не волнуйтеся, дядько! Аккуратно треба, — подал совет Гриша.

— Иди, тебе сказано…

Виктор Константинович не договорил: между ветками блеснуло желтое пламя, и над их головами грубо, дробно загремело — пули пробили железный козырек над окном, тесовую обшивку на торце и ушли в чердачные балки; запахло сухой подогретой пылью.

— Яны так само, як невученые, — сказал Гриша, — так само мажуть…

— Иди, иди, — не помня себя, в тоске, в спешке повторял Виктор Константинович.

Взгляд его задержался на одной из оставшихся в саду касок; она, казалось, висела на стволе дерева, фигуры солдата под нею не было видно. И Виктор Константинович, как по наитию, взял чуть ниже каски… Сквозь дымок выстрела он разглядел, как она словно бы сорвалась с дерева, а тело солдата ткнулось в кучу опавших листьев и стало перекатываться…

— А!.. Ты видел?! — закричал он. — Видел, Гриша?!

Но и оба они в ту же секунду растянулись на песке, что был насыпан между балками: по крыше опять оглушающе загремело. Виктор Константинович подождал, пока не стало тихо.

— Теперь беги, быстро! — крикнул он. — Беги, Гриша, поднимай тревогу!

Мальчик, однако, не отозвался, даже не шевельнулся, лежа ничком, спрятав лицо в песке. Он не поднялся, и когда Истомин подтолкнул его, только откачнулась набок голова. А на этой стриженой, плюшевой голове, над ухом, Истомин увидел крохотное темное отверстие, — и лишь несколько красных капелек вытекло из раны. Виктор Константинович машинально зашарил по карманам, ища платок, чтобы вытереть капельки. Не смея поверить в то, что произошло, он в страхе, бормоча бессмысленно «сейчас, сейчас», перевернул тело Гриши на спину, приложил ухо к остренькой груди. Там было совсем тихо, словно бы пусто…

И, поняв, что мальчику ничего уже не надо, Истомин стал неумело, безобразно ругаться — впервые в своей жизни. Ругаясь, он дозарядил винтовку и опять подполз на коленях к окну.

Теперь стрелял уже весь дом. Будто молотком по железу, бешено колотил внизу, под Истоминым, пулемет, хлопали вразброд винтовки и пистолеты. Виктор Константинович, прицелившись, свалил еще одну каску в саду — сад опустел, и он перебрался к другому окну, занавешенному ковром. Отведя винтовкой ковер, он даже обрадовался, точно увидел своих старых знакомых: внизу на изгибе улицы стояли утренние автоматчики, возвратившиеся из разведки; они совещались, куда им теперь повернуть. И Виктор Константинович мог бы поклясться, что одного из них он тоже уложил — наповал, головой в дождевое озерцо! Остальные мигом исчезли — это принесло ему некоторое облегчение…

А в зальце, на кушетке, сидели все вместе женщины: Лена, Настя, пани Ирена и сандружинница, которую тоже звали Настей. Пани Ирена молча, однообразно поглаживала Лену по плечу — ее сочувствие было неподдельным, но и мысль о муже не покидала ее — она прислушивалась. И когда стрельба несколько утихла, она побежала на другую половину дома. Пан Юзеф, странно неподвижный, точно одеревеневший, сидел сбоку, у раскрытого окна в комнатке Ольги Александровны с револьвером в руке и не сразу, медленно повернулся к жене.

— Я посижу немного с тобой, — сказала пани Ирена, улыбнувшись через силу.

— Не надо! — попросил он. — Иди, иди к женщинам! Я сам…

Он принял прежнее положение у окна, но затем вновь повернулся:

— Ты видишь, я ничего… я в порядке. — Он скривился, тоже пытаясь улыбаться. — Я уже стрелял…

Пани Ирена обняла его голову, поцеловала и отступила, не сводя с него глаз; лишь за дверью, не сдержавшись, она всхлипнула, прислонившись к стене.