Леонид Кудреватых - Берлинская тетрадь

— Вы танкист?

— Нет, я командир самоходного орудия Киселев, Николай Афанасьевич. Понимаете, немного до центра не дошел. Пуля попала в руку. Спешу на перевязку, а то крови много потеряю. Перевяжусь, и опять в машину. Рана пустяковая. Из-за нее время терять не стану. Бой-то какой идет! В Берлине! Мать моя узнает, ух! Голова кружится. Ее сын, Николай — и в Берлине!

Мне казалось, что он сейчас готов кого-нибудь схватить, меня или другого, обнять, расцеловать- отвести свою душу. Я спросил:

— А где мать-то живет?

— Да в Москве. На Второй Миусской, в доме четыре. Понимаете? Сын ее — москвич — одним из первых ворвался в Берлин! Зовут ее Пелагея Александровна. Все думаю, как бы ей привет передать.

— Давайте, передадим через «Известия»: запишу о встрече с вами, вот Пелагея Александровна и узнает.

Николай Киселев еще больше оживился:

— А это можно?

— Почему же нельзя? Ваш привет из Берлина — эго привет от имени тысяч бойцов своей. Родине.

— Тогда уж передайте еще привет Надежде Никифоровне Лебединец, студентке Харьковского института инженеров коммунального строительства. Простите за откровенность… Она — моя невеста…

Меня окружили бойцы и офицеры, только что вышедшие из боя. Командир второй роты полка подполковника Затяпина — лейтенант Андрей Федорович Кулик — попросил:

— Жена моя работает в городе Чирчике секретарем горкома партии — Аксинья Григорьевна Гамалиева. Если бы она через газету получила от меня весточку!.. Еще прошу приветствовать мою мамашу — Ефросинью Тимофеевну Кулик из села Казначеевка Днепропетровской области. Пусть знает мать, что ее сын был одним из первых наших офицеров на улицах Берлина.

В разговор вступил молодой сержант:

— Я водитель самоходной пушки, Усачев Владимир Васильевич. В станице Беломечетской, на Ставропольщине, живут отец Василий Гаврилович, мать Акулина Гавриловна и младший брат Дмитрий. Сообщите им, что моя самоходка штурмует центр Берлина, что рода нашего я не посрамил.

Пока записывал адреса (понятно, я привел здесь лишь немногие из них), родилась мысль передать и свой журналистский привет всем читателям, которые встречали мои строки в газете «Известия» и в дни обороны Москвы, и в дни героической Сталинградской битвы, и в те времена, когда мы шли по Украине, Молдавии, Белоруссии, Литве, Польше, Германии, и поздравить их с победой: наши войска вошли в Берлин!

Такие события происходят не каждый день. То, о чем советский человек не переставал думать с первой минуты войны, когда гитлеровские войска вероломно напали на нашу страну, свершилось.

24 апреля 1945 года.

На улицы Берлина теперь можно попасть с разных сторон. Войска Красной Армии взяли германскую столицу в клещи.

Прежде чем ступить на берлинские улицы, сегодня я много километров проехал по охватывающей город окружной автостраде. Две широкие железобетонные ленты, разъединенные зеленеющим бордюром, проложены под десятками шоссейных и железнодорожных мостов. Автостраду ничто не пересекает. Вырвавшись на автостраду с заполоненных нашими войсками шоссейных магистралей, машина мчится вокруг Берлина с большой скоростью. Наши регулировщики горделиво улыбаются.

Сделав несколько десятков километров по автостраде, мы выезжаем на шоссе и углубляемся в Берлин с северо-восточной его стороны.

Саперы на этот раз не строят, а разрушают: они убирают сооруженные немцами баррикады. Сапер, узбек с черным от загара лицом, объясняет мне:

— Нагородили этих самых баррикад — не только проехать, пройти невозможно. Мы их сносим, чтобы нашим войскам просторнее было на улицах.

В боевой обстановке советский солдат, как правило, немногословен. Совершенно иная картина в Берлине. Идет раненый сержант. Спрашиваю:

— Где ранило?

— Царапнуло только, товарищ майор, — отвечает сержант и начинает подробнейшим образом, во всех деталях рассказывать, как он и еще двое бойцов очищали большой четырехэтажный дом, как дрались в подвале и в гараже. — Восемнадцать немцев сдались нам в плен, четверых мы убили в бою. Казалось бы, все, дом очищен. Начали уже переходить к другому дому. Вдруг автоматная очередь из слухового окна под са-мой крышей. Эсэсовец, гад, забрался туда и стреляет. Мы его, конечно, уничтожили. А меня вот пулей и царапнуло под ребро. Застряла где-то в мякоти и мешает, паршивая.

Сержант охотно закуривает предложенную папироску, глубоко затягивается и продолжает: — По всему выходит: Берлину капут! Наши-то, я слыхал, за Шпрее уже рубаются. А моя часть где-то в центре города, плац какой-то очищает. Названия тут мудреные, не поймешь. У нас ведь, в России, все просто: улица — улица и есть. А тут — плацы, штрассе, аллеи. Теперь я уже беспокоюсь, успею ли залечить рану до парада Победы. Хочу под оркестр с нашими знаменами пройтись по этим плацам и штрассам.

Многоголосье уличного боя наполнено не столько грохотом артиллерийской канонады, сколько треском пулеметной, автоматной и ружейной стрельбы. В поле, в лесу линия фронта обозначается высотками, оврагами, рощицами. Здесь, в городе, нет сплошной линии фронта. Эта улица почти вся очищена от немцев, на ней уже стоит регулировщик. А на соседней — оглушительная ружейная пальба, там ликвидируются очаги сопротивления врага.

На улице, уже занятой нашими войсками, разгуливают автоматчики, зорко посматривая на дома, заглядывая во дворы: нет ли там немецких солдат и офицеров, притаившихся для ударов в спину нашим войскам. Почти в каждом окне висит белый флаг.

В местах, что подальше от линии боя, штатские немцы высыпали на улицу и с любопытством разглядывают проходящие машины, подобострастно раскланиваются. Охотно объясняют названия ближайших улиц и даже описывают их достопримечательности.

В поведении берлинских немцев есть выражение некоторого удовлетворения всем происшедшим. Они понимают, что кошмар беспрерывных бомбардировок для них окончился, что война завершается, хотя и полным поражением фашистской Германии, крахом гитлеровской машины. Тот берлинец, который дожил до сегодняшнего дня, может уже спать в квартире, а не в подвале, и спать спокойно.

На Берлинер-аллее встретили немцев, расчищающих мостовую от щебня и битого стекла. Но чем дальше мы углублялись по этой улице, тем безлюднее и мрачнее становилась она. Потом и всякий след машин оборвался. Мы свернули в переулок. Автоматная стрельба шла где-то рядом. К нам подбежал запыленный автоматчик.

— Тут с машиной находиться опасно, — сказал он, — вон там, за поворотом еще идет бой.

Пришлось послушаться автоматчика и отъехать квартала на три назад.

Здесь я встретил капитана Гордеева, командира пулеметной роты. Ему только что осколком гранаты ранило руку. Он крепко ругался, рассказывая: