Станислав Сроковский - Лея

– Хруды ножом!

Тот прыснул со смеху, подлого и противного и, взяв волосатой лапой обнаженную грудь Леи, пырнул ножом, рванул рукой, и грудь отпала на стол.

Ребенок скулил как щенок.

Два бандита оскаливались. Тот другой в кожаной куртке подошел к Лее и сказал:

– Ну, шо, дытынко, втикати треба. – Он кивнул к волосатым верзилам, а те взяли пилу и пригвожденную к столу Лею начали пилить пополам.

Дядю начало рвать. Высокий в куртке прошипел:

– Польский пан, а свинья!

Он приказал отрубить дядину голову. Один удар топором и голова дяди отскочила от корпуса и покатилась по полу, останавливая у ног тети.

Лея приподнялась на секунду, в судорожном движении согнула ноги и резко их распрямила. Тогда подбежал тот третий, который следил за Стеллой, схватил ее за ноги и придержал. Маленькой Стелле голова опустилась на грудь, как бы не смогла справиться с этой картиной, которую увидела. Минуту позже все уже было кончено. Лея, разрезанная на две части, лежала среди вони распоротых кишок, но палачам это не мешало.

Ребенок только тихонько хныкал.

Мужчина повыше саркастически засмеялся и велел дать ей поесть что-нибудь, так как наверно она проголодалась. Те рыкнули грубым смехом. Они должны были знать, в чем дело, потому что тип со шрамом на лбе, который до тех пор ни разу не заговорил, взял отрубленную грудь и дал Стелле со словами:

– Ты голодне, дитятко, треба тобi йисти дати.

Стелла закрыла глаза, но бандит впихнул в ее глазницу два пальца и закричал:

– Бери!

Затем он сунул в руку ребенка грудь матери.

Остальные в молчании смотрели, как ребенок с опущенной головой, беспомощный, держит в руке истекающий кровью лоскут.

– Дытынко, треба тобi йисти! – кротко, ласково сказал тот повыше в кожаной куртке.

– Едз! – поторопил по-польски другой мужчина.

Стелла подняла взгляд и смотрела на них с открытым ртом, молча, как бы их не видя.

– Ну, едз – повторил тот ниже.

Стелла приподняла с мертвенным выражением лица грудь матери к устам.

Типы прыснули со смеху.

– Гарна, дивчiна, гарна – похвалили они. Найденным полотенцем они вытерли испачканные кровью руки и посмотрели на мужчин в кожаных куртках.

– Йдему – сказал высокий, и когда казалось, что они, наконец покинут дом, один из них подошел к Стелле и одним ударом топора отрубил ей голову. Потом они подожгли дом и ушли.

Они уже исчезли в лесу, когда из темного дыма выползла вся в крови тетя Катя.

Дедушка Игнатий вдруг замолчал.

Воцарилась мертвая тишина. Казалось, что вместе с рассказом дедушки было все меньше и меньше, он стал слабее, как бы уменьшился, а когда он закончил рассказ, мне пришлось солидно подняться, чтобы увидеть его маленький, сгорбленный и склонившийся направо силуэт. Он сильно наклонился, почти прикасаясь к полу. И все еще уменьшался. Отец и мать не произнесли ни одного слова.

Я тоже был все меньше и меньше, и окружила меня белая пыль и я исчез с лица земли.

ich hob mojre – я боюсь (идиш)