Мартин Эмис - Зона интересов

– Люди говорят всякое, штурмбаннфюрер.

– Вот и объясните людям. Насчет свиней.

Последнюю бочку бензина затащили в грузовик. Я помахал рукой, призывая водителей. Затем отсчитал 1800 злотых, получил квитанцию.

По дороге назад, пока охранники дремали (престижную машину я вел, разумеется, сам), я несколько раз опускал стекло, выставлял голову наружу и втягивал носом воздух. Запах стоял такой, какого даже я не нюхивал, и становился все хуже, хуже и хуже…

Я ощущал себя увязшим в клоачном сне из тех, что время от времени снятся каждому из нас, – сами знаете, вы вроде бы попали в пенистый гейзер горячей грязи, бьющей из земли, точно колоссальная струя нефти, заливающая все вокруг, несмотря на любые ваши усилия.

– Они проговорили 2 или 3 минуты, герр Комендант. В огороженном месте за фермой.

Он подразумевал Школу верховой езды. Мой капо, Стайнке (в гражданской жизни – троцкистский головорез), подразумевал Школу верховой езды… Итак, 2 встречи: Летние домики и Школа верховой езды. И теперь 2 письма.

– Ты говоришь о наездницкой школе. О Школе верховой езды, Стайнке. Господи, ну и жарища же здесь. Они разговаривали у всех на виду?

– Да, герр Комендант. Людей вокруг было много.

– Просто говорили, так? Какие-нибудь документы друг другу передавали?

– Документы? Нет, герр Комендант.

– Письменные материалы?.. Да, ну что же, ты смотрел недостаточно внимательно, Стайнке. Передача письменного материала состоялась . Ты ее просто не заметил.

– Я упустил их из виду на несколько секунд, когда мимо меня проводили лошадей, герр Комендант.

– Ну да. В наездницких школах встречаются лошади, – сказал я. – Ты видел, какие нашивки носят здесь умалишенные, Стайнке? На них значится «дурак». На них значится «Я кретин», видел? Думаю, нам стоит заказать 1 для тебя. (Да, и 1, уж коли на то пошло, для Прюфера.) В наездницких школах встречаются лошади, Стайнке… И послушай. Им можешь больше не заниматься. Следи за ней. Понял?

– Да, герр Комендант.

– Как они приветствовали друг друга?

– Рукопожатием.

– Рукопожатием, герр Комендант. Как прощались?

– Рукопожатием, герр Комендант.

Мы отошли в сторону, к нам приближалась группа поляков (немыслимо нагруженных). Наш разговор происходил в 1-м из складов при дубильне. Сюда стаскивали всякий привезенный эвакуантами дешевый хлам, чтобы сжечь его, как топливо, в печи дубильни, – картонную обувь, старые мешки, деревянные детские коляски и так далее и тому подобное.

– Какой была относительная продолжительность 2 рукопожатий?

– 2-е было дольше 1-го, герр Комендант.

– А насколько долгим было 1-е?

Будучи безразличным ко всякого рода «внутреннему убранству», с инструментами я всегда управлялся довольно ловко. Этой весной, когда Ханна отправилась погостить в Розенхайм, я успешно осуществил мой «домашний» замысел – установку сейфа, встроенного в стену гардеробной 1-го этажа. Разумеется, я пользуюсь и запирающимся шкафчиком, который стоит в моем кабинете (ну и в ГАЗе у меня также имеется массивный несгораемый шкаф). Однако тот, что наверху, выполняет совсем другую задачу. Он снабжен всякого рода наборными дисками и тумблерами, но это не более чем фасад. Откройте его – и что вы увидите? 2-стороннее зеркало, позволяющее лицезреть часть ванной комнаты. Видите ли, с ходом лет моя жена стала, увы, стыдливой – в физическом отношении, – а мне нравится разглядывать ее в натуральном виде, на что я, как супруг, имею полное право. Что касается особого «зеркала» (и это mot juste [44] Точное слово ( фр .). , нет?), то я получил его в Бункере 10, где им пользовались для наблюдения за ходом некоторых медицинских экспериментов. Когда оно стало ненужным, я подумал: привет, а вот мне оно пригодится!

Ну-с, вчера, едва Ханна вернулась из Школы верховой езды (пони), я замер у зеркала по стойке смирно, ожидая вечернего «представления». Обычно Ханна открывает краны, а затем довольно вяло раздевается. Ожидая, когда ванна наполнится, она время от времени наклоняется, чтобы проверить температуру воды, – эта часть самая лучшая (за ее выходом из ванны понаблюдать тоже стоит, однако Ханна имеет раздражающее обыкновение вытираться, стоя у подогреваемой вешалки для полотенец, а вешалку мне не видно). Вчера было иначе… Ханна вошла, заперла дверь, прислонилась к ней спиной, задрала юбку и вытащила из штанишек 3 листка светло-голубой бумаги. Пробежав глазами написанное на них, она прочитала листки 2-й раз и, не удовлетворившись этим, перечитала снова. На миг она словно погрузилась в грезы. Затем сместилась, разрывая письмо в клочки, налево, спустила воду в унитазе и, выждав необходимое время, спустила еще раз.

Теперь мне предстоит поведать неприятную правду. Когда Ханна читала письмо в 1-й раз, лицо ее выражало ужас, затем недоуменную сосредоточенность, а после… Под конец ее ладонь всякий раз прижималась к гортани, а затем почему-то соскальзывала вниз и принималась ласкать грудь (при этом плечи ее словно тянулись друг к другу). Как чувствовал себя, наблюдая за этим, я, муж, вообразить, полагаю, не трудно. Но и это еще не все. Несмотря на очевидный факт ее возбуждения, несмотря на несомненную явственность того, что в ней забродили женские субстанции (увлажняя ее, ускоряя пульс, потаенно поблескивая), Ханне не хватило обычного чувства приличия, которое требовало от нее принять ванну.

И с тех минут к лицу ее словно пристало определенное выражение. Удовлетворенное, мирное – словом, нестерпимо самодовольное. Мало того, она расцвела физически. Примерно такой же Ханна была на 4-м месяце беременности. Полной силы и власти.

По мнению Мебиуса из Политического отдела, нам следовало предпринять что-то в отношении поляков.

– Сколько их?

– Окончательно еще не решено. Я бы сказал, порядка 250. – Он постучал по лежащий на его столе папке. – Работа не маленькая.

– 250. – Мне это число таким уж большим не показалось, другое дело, что астрономические цифры, сообщаемые мне на Лугу Шмулем, несколько сбили меня с толку. – Да, полагаю, это потребует серьезных усилий.

– И в определенном смысле виноваты тут мы сами.

– Как это прикажете понимать?

– Та свалка в дубильне, – он вздохнул, – устраивать ее было несколько неразумно, вы не находите?

– Простите, старина, я как-то не улавливаю вашу мысль.

– Не следовало вытаскивать этот хлам за пределы «Калифорнии».

– Да какой хлам-то?

– Ну бросьте, Пауль. Проснитесь. – И он с нажимом произнес: – Я говорю о мусоре, который свалили туда после умиротворения территории вокруг Люблина. Крестьянская одежда. Крошечные домашние тапочки. Грубые четки. Служебники.

– Что еще за служебники?

– Точно не знаю. Я лишь цитирую доклад Эркеля. Какие-то паршивые молитвенники, полагаю. Они же там ревностные католики. Вы заметили, до какого состояния эта свалка довела тех людей? Скандал, да и только. Как мы могли допустить такое?