Мартин Эмис - Зона интересов

А услышав ответ Ханны, я понял, что мщение мое обоснованно, меня охватили на ½ трепет, на ½ стоическое облегчение, ибо она сказала:

– И хорошо.

– Хорошо, Ханна?

– Да, хорошо. Я обожаю его, а за это ценю лишь сильнее.

– Ну что же, – сказал я, – его ждут большие неприятности. Я содрогаюсь при мысли о том, что предстоит испытать нашему другу Томсену в ближайшие месяцы. Единственный, кто может облегчить его отчаянное положение, это я.

И улыбнулся, и Ханна улыбнулась в ответ, и сказала:

– О, ну разумеется.

– Бедная Ханна. Ты заражена роковым влечением к самым ничтожным отбросам наших тюрем. Что с тобой? Не пережила ли ты в нежном возрасте половое надругательство? Не слишком ли часто играла в младенчестве со своими какашками?

– Нет? Ты ведь обычно добавляешь «нет?». После 1 из твоих шуточек?

Я хмыкнул и ответил:

– Я лишь хотел сказать, что тебе, похоже, не шибко везет с любовниками. Та к вот, Ханна. Может начаться расследование. На твой счет. Поэтому успокой меня. Ты ведь никак не причастна к его делишкам? Можешь ли ты поклясться положа руку на сердце, что не сделала ничего, способного помешать осуществлению нашего здешнего проекта?

– Сделала, но меньше, чем следовало. Превратила здешнего Коменданта в жалкого пидора. Впрочем, это было нетрудно.

– Спасибо, что сказала, Ханна. Да, все правильно – с шуточками пора кончать. Как тебе сигарета – вкусная?

Интересно будет посмотреть на ее лицо.

– Пистолет-то тебе зачем?

– Так уж положено при общении с заключенными. А, вот и он. С твоим подарком. Посмотри. Он его как раз достает.

Не этим утром, даже не этим полуднем. Под конец дня, когда начнет темнеть.

Живя в настоящем и живя с патологической стойкостью, я помню все, что произошло со мной с тех пор, как я попал в этот лагерь. Все. Чтобы вспомнить и пересказать один час здешней жизни, мне потребуется час. Чтобы вспомнить и пересказать месяц, потребуется месяц.

Я не могу забыть, потому что не могу забыть. И сегодня мои воспоминания наконец уничтожатся.

Таков единственный возможный исход, и я этого исхода хочу. Он позволит мне доказать, что моя жизнь – моя, и только моя.

По пути туда я зарою термос со всем, что успел написать, под кустом крыжовника.

И потому я умру не весь.

В грубом хронологическом порядке…

Жизнь Шмулека Захариаса оборвалась в шесть сорок пять 30 апреля 1943 года – через час после моего ареста.

Роланд Буллард получил пулю в затылок 1 мая.

Фриц Мебиус умер от сердечного приступа 1 июня, под конец продолжавшегося целую ночь допроса.

Борис Эльц – шесть недель спустя, 12 июля, – был убит в решающий день поражения немецкой армии под Курском, во время битвы тринадцати тысяч танков на поле размером с Уэльс. Его обезумевшая «Пантера» повернулась боком к двум атаковавшим ее русским Т-34 и обратилась в огненный шар; Борис был посмертно награжден pour le mérite [105] «За заслуги» (фр.) – орден, учрежденный в 1740-м прусским королем Фридрихом II, высшая военная и гражданская награда Пруссии. .

Вольфрам Прюфер и с ним еще два офицера СС были забиты до смерти камнями и кирками во время бунта зондеркоманды 7 октября 1944-го.

Конрад Петерс оказался среди пяти, примерно, тысяч подозреваемых, которые были арестованы в связи с попыткой покушения 20 июля 1944-го; а затем – среди двенадцати, примерно, тысяч заключенных, умерших в Дахау от тифа за первые четыре месяца 1945-го.

Дядя Мартин, Мартин Борман, – ну, прошел не один год, прежде чем удалось проверить и подтвердить касающиеся его факты. Он был ранен осколком русского снаряда (и затем принял цианистый калий) во время попытки бегства из Канцелярии в ранние часы 1 мая 1945-го, после совместного самоубийства новобрачных и принесения их тел в жертву, – исход, который он (как и Геббельс) предвидел. 1 октября 1946-го его приговорили к смерти in absentia [106] Заочно ( лат .). .

Ильзу Грезе повесили в тюрьме Хамельна (Британская оккупационная зона) 13 декабря 1945-го. Ей было двадцать два года. Всю ночь перед казнью она громко распевала «Песню о Хорсте Весселе» и «Был у меня один товарищ»; ее последним словом (произнесенным «апатично», согласно приведшему приговор в исполнение Пьерпойнту, через руки которого прошел также лорд Гав-Гав) было schnell. «По-быстрому».

Пауля Долля в 1943-м понизили в звании и перевели на канцелярскую работу в берлинской Инспекции концентрационных лагерей (город бомбили каждую ночь, а затем и каждый день), но в мае 1944-го восстановили в должности коменданта. Он был арестован к 1946-му, судим в Нюрнберге и передан польским властям. В своем «последнем слове» Долль написал: «За время, проведенное мной в одиночной камере, я пришел к горькому пониманию того, что совершил серьезный грех перед человечеством». 16 апреля 1947-го его повесили перед Бункером 11 Кат-Зет I.

Профессор Зюльц и профессор Энтресс оказались среди тех нацистских докторов, что в начале 1948-го предстали перед судом в Советском Союзе и получили по «четвертаку» – по двадцати пяти лет заключения в рабских лагерях ГУЛАГа.

Тринадцать администраторов и директоров «ИГ Фарбен» (Фритурик Беркль в это число не входил) предстали перед судом Нюрнберга в июле 1948-го. Свитберт Зидиг получил восемь лет тюрьмы за использование рабского труда и массовые убийства. Руппрехт Штрюнк, довольно рано (в сентябре 1944-го) ушедший на покой, был приговорен к семи годам за хищения и захват имущества, использование рабского труда и массовые убийства. Ни одного килограмма синтетической резины, ни одного миллилитра синтетического топлива «Буна-Верке» так и не произвела.

Алиса Зайссер заболела туберкулезом бедра и в январе 1944-го была переведена в лагерь Терезиенштадт под Прагой, становившийся время от времени «потемкинским». Отнюдь не исключено, что войну она пережила.

Судьба Эстер Кубис неизвестна – по крайней мере, мне. «Она не сдастся, – повторял Борис. – Она неосторожна, но в конечном счете ее душа откажется доставлять им удовольствие». Он часто цитировал первые слова, какие услышал от нее. Вот они: «Мне здесь не нравится, я не собираюсь здесь умирать…»

В последний раз я видел ее 1 мая 1943-го. Нас обоих заперли в Блоке – только меня и ее. Меня должны были отправить в другой лагерь (им оказался Ораниенбург); Эстер отсиживала последние часы трехдневного заключения (без еды и воды) не то за неубранную, не то за неправильно убранную постель – Ильза Грезе была в этом отношении очень строга.

Мы проговорили почти два часа. Я рассказал ей о взятом с меня Борисом обещании (сделать для нее все, что в моих силах) – обещании, выполнить которое я уже не мог (мне и дать-то ей было нечего, у меня отобрали даже часы). Думаю, она слушала меня с подлинным вниманием, поскольку я теперь явно попал у Рейха в опалу. По-моему, она пришла к безмолвному заключению, что и Борис, возможно, был не тем, кем казался, – поправлять ее я не стал.