Михаило Лалич - Облава

— Ребята, — сказал он, — чего вы еще ждете?

— Ждем ночи, — сказал Шако.

— Ночь будет, и долгая. Лучше бы чего-нибудь другого.

— Чего?

— Не знаю. Надо их как-то перехитрить, испортить им победу.

— Арсо ушел, и хватит.

— Нет, не хватит! Шако, дай деру!

— Стреляй, если можешь, не болтай пустое!

Зачанин умолк и стал высматривать себе цель. Цепь преследователей приблизилась, люди остервенели. Те, кто дальше, переходят поляну, не прячась. Он мог бы снять одного или двух, но не хочется стрелять в первого попавшегося. Кокнуть бы кого-нибудь из знакомых. Поэтому приходится ждать. Ясно, что Гиздич не встанет ему под мушку, и Леко Брадарич бережет свою голову, как поп попадью; теплится, конечно, маленькая надежда увидеть Филиппа Бекича. Он иногда любит пофорсить, или хотя бы Тодора Ставора. Еще утром, под Белой, он слышал, как кричал Ставор — с тех пор он все время поджидает его, удивляясь, почему это его не стало слышно. Вдруг ему почудился его голос, он повернулся — да, вроде Ставор: сутулый, коротконогий, с сединой на висках. Старательно нацелившись, он выстрелил — осечка. Зачанин снова начал целиться, но пуля попала ему в лоб, он удивленно поднял брови, голова откинулась назад в тень высокой ели Тьмы…

— Ушел и он, — сказал Шако. — Сейчас уж нам больше нечего здесь ждать.

— Есть, — возразил Ладо. — Ночь будем ждать.

— Не хочется мне сегодня что-то умирать. И, уж во всяком случае, не здесь, тут и без нас довольно! Лучше уж где-нибудь в другом месте!

— Ишь чего захотел.

— И еще хочется разок отомстить всласть.

— Чем дольше живешь, тем больше есть за что мстить. Если этого ждать — никогда конца не будет.

— Пусть лучше не будет конца, чем, как сейчас, никакого выхода.

До сих пор в глубине души Шако верил, что выход найдется, но когда вдруг потерял и последнюю крупицу веры, ему стало тошно. Шум и крики начали напоминать ему громоподобный хохот. Он подумал, что смеются над ним. Смеются не только православные, мусульмане и карабинеры, но и кусты, солнце, смеются так, что в горах грохочет эхо. Шако испугал этот хохот, опостылело бессмысленно повторять без конца три одинаковых движения — зарядить, выстрелить, разрядить, — в то время как весь мир над ним потешается. В голове у него закружилось, — сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, — он почувствовал, что немеет правая рука, а вслед за ней и левая. «То же самое, — подумал он, — было со мной на Кобиле, над пропастью Невесты, когда я не знал, что делать с пулеметом. Но тогда на Кобиле Ладо быстро помог: расставил широко ноги, поднял железину над головой и швырнул в пропасть, только два раза и звякнула!» В ушах Шако снова раздалось звякание металла, и его охватило радостное чувство, для которого тогда не было времени: «Мы сделали все, чтобы омрачить им победу… Может быть, и сейчас что-то такое придумать, — подумал он, — выкинуть какой-нибудь трюк. Кручи есть и здесь, голые скалы рядышком, ход к ним свободный. Если бы еще нашелся человек, который столкнул бы меня со скалы, или я сам смог бы себя столкнуть — вот и была бы оттяжка…»

— Как тебе нравятся эти скалы? — спросил он Ладо.

— Разве здесь есть скалы? Не знаю, я их не видел.

— И хорошо, что не видел, — скверные. Но сейчас для нас все скверно, выбирать не приходится.

— Думаешь броситься с них вниз?

— Да, думаю, вверх-то некуда.

— А что ж? И мне тут надоело ползать. Лучше лететь, чем ждать, когда тебя пришлепнут, как почтовую марку.

— Будет тряско, знай, и все равно станем марками, только позже.

— Пусть тряско, зато хоть какая-то перемена.

— Хочешь первый?

— Нет, я за тобой. Ты лучше знаешь местность.

Про себя Ладо и не собирался следовать его примеру, он говорит, лишь для того, чтобы подбодрить и раззадорить Шако. Самому ему никуда не хочется идти, он устал, промок насквозь, весь изломан, окоченел, нет сил подняться. «Да, кажется, и не нужно: слишком уж затянулась эта странная история, которая началась бог знает когда и все равно сведется к одному. Пора наконец поставить точку. Все равно какую — черную или красную. Здесь или среди скал все точки одинаковы, а краски призрачны. Будь что будет — жить живи, да честь знай, чужого века не заедай. Надо и другим оставить кой-какие незаконченные дела и задачи, чтобы и они не жили понапрасну. Будут еще коммунисты, или как их там станут называть, они будут до тех пор, пока страдают люди, а люди будут страдать, пока существует мир. Выдюжат и Тайовичи — жилистый, злой корень. Сейчас там маленький Тайо, Бранков сын; может, появится и второй малыш, Недин сын, — составит ему компанию, чтобы вместе царапать других ногтями. И совсем неважно, мой ли сын этот второй малыш или Велько Плечовича, меня на свете не будет, и некому будет смотреть на него да изучать. Все равно, чей он сын, пусть только родится и пусть вострит ногти…»

Думая об этом, Ладо посылал пулю за пулей через равные промежутки времени. Все так просто — руки привычно делают три движения — зарядил, выстрелил, выбросил гильзу. Ладо совсем позабыл про Шако, про скалы и полет. Но вдруг почувствовал, что в него уже не стреляют, облавщики кричали на кого-то другого, раздавались удивленные возгласы. Он понял, что остался один, и испугался своего одиночества. Ладо вздрогнул и в безумном страхе кинулся вниз. Крики усилились и подталкивали его в спину. Перескочив через кусты, он увидел внизу алчно зияющую бездну с бесконечными зубьями обрыва. Наконец он догнал Шако, обрадованный, что теперь он не один. Крик ширился, стрельба приближалась, а Шако все бегал по краю пропасти, выискивая место, и никак не решался прыгать.

— Ты что? — крикнул Ладо. — Будешь прыгать или нет?

— Плохо вижу, не могу найти места.

— А тут нечего видеть. Зажмурься и вот так, — сказал он и оторвался от земли.

Разыскивая убитых и раненых по Свадебному кладбищу, Пашко Попович остановился у чьей-то покривившейся ограды. Плетня из-под снега не видно, торчат только вкривь и вкось колья. Тени от них как длинный ряд винтовочных стволов, направленных в сторону горы. Пашко казалось, что из этих стволов то и дело вылетают черные ящерицы, поднимаются ввысь и часто-часто стрекочут, чтобы не упасть. И с других сторон слетаются ящерицы, словно на шабаш, кружатся, гоняются друг за другом, грызутся и грозят резкими криками. Уже образовалась целая туча, тень ее ширится по плоскогорью и омрачает день. Вверху над тучей и над заходящим солнцем ходят волны выстрелов и, сталкиваясь, грохочут, точно весенний гром.