Михаило Лалич - Облава

С тех пор Остоича он не видел, но со Шнайдером встречался трижды — каждый раз перед тем, когда должны были пройти через мост их люди: сначала незнакомые мужчины, потом какая-то женщина. «Значит, они еще живы, — подумал он, — и, наверно, засели где-нибудь в лесах по ту сторону Караталиха и Тамника — где-нибудь возле Дервишева ночевья, у подножья Орвана и Рогоджи, на мусульманской земле, куда четникам нет ходу. Может, женщина идет туда разыскивать их? Если признаться, кто я, она все равно не назовет себя и не скажет, кого ищет. Да, огородились мы стенами и подняли все мосты. Остоич не приходит и товарищам запретил — опасается, как бы на меня не навлечь подозрение и не навести на след. Это хорошо, а будь по-иному, тут же явились бы бородатые родичи жечь дом Пашко Поповича, уничтожать пчельник, книги и те жалкие открытия, которые я сделал, изучая Злую Нечисть, этот бесконечный источник несчастья во все времена и у всех народов…»

На какую-то минуту его взгляд привлекла бурая стремнина ущелья, которое прорезало Пусто Поле. Совершенно очевидно, что поле было когда-то пологим дном озера, еще до того, как Лим пробил себе путь сквозь скалы. Потом река, точно пилой, рассекла это поле и унесла часть земли в Дрину. Снег на этом отвесном скате не держится, и потому он отливает на белом фоне красновато-бурым цветом, будто глубокая рана на теле земли. «Может, и в самом деле рана, — подумал Пашко. — Все на свете, в сущности, живое, а значит, ранимое, и у всего свои напасти, большие и малые, одни — внешние, другие — внутренние. Если напасть извне не так опасна и близка, тут же, точно цыпленок из яйца, вылупливается напасть изнутри и начинает набирать силу, как запазушная змея, как этот Лим, похожий на змею в зеленой чешуе, что и зимой не знает спячки. Так что гибнут не только люди — у гор и небесных звезд тоже есть свой конец, хоть и далекий…»

Закрыв глаза, Пашко унесся в заоблачные выси, однако какое-то тревожное чувство заставило его снова спуститься на землю. Глядя, как рядом шагает беременная женщина, он опять задался вопросом: куда она идет? Кто она? Шпионка или связная? На первый взгляд она не могла быть ни той, ни другой, но кто знает? Ничего нельзя сказать — когда черт не может справиться с делом, он посылает женщину. Длинные какие ресницы! Видать, была красавицей! О чем она сейчас думает?..

Неда бездумно слушала, как рокочет Лим, и твердила то отчетливо, то приглушенно: «Бесплодница, пустовка, бесплодница, пустовка…» И так без конца, совсем как ее свекровь. Свекровь все время пилила ее за то, что она никак не забеременеет; впрочем, если бы это и произошло, свекровь, злясь на свою старость, нашла бы другой повод ее истязать. Ей доставляло удовольствие мучить батрачек, и те постоянно от них уходили, а про сноху, которой уходить было некуда, придумала целую историю.

Бесплодные женщины, уверяла она, бывают обычно те, у кого рано распаляется плоть, и они, еще не созрев, сходятся с мужчинами… Ее сын, Недин муж, запрещал старухе говорить такие вещи, запрещал и свекор, но старая ведьма не упускала случая потешить сердце ядовитой злобой, особенно когда приходили родичи Неды.

Свекор поначалу, помнится, относился к ней неплохо. Вернувшись из Америки с деньгами, он водил ее по базарным дням в город и покупал ей все, что она только пожелает. Но когда началась война и стало известно, что сын в плену, все переменилось. Подарки он делал по-прежнему и даже щедрее, чем раньше, но она чувствовала, что свекор хочет ее задарить, расположить к себе, попросту говоря — купить. Захотелось ему, видать, испытать свою силу и заменить в ее постели сына. Свекор сердился, что она упорствует, не верил, что женщина может обходиться без мужчины, и подозревал, что сноха нашла себе замену на стороне, а свекровь тем временем подозревала, что невестка отняла у нее мужа. Жить так дальше, с двойной петлей на шее, стало невмоготу — одну затягивал ведьмак из Америки, другую — его жена, ведьма. Наконец свекор получил по заслугам, однако старуха нисколько не подобрела. Пришлось бежать из дому куда глаза глядят. Уходя, она сказала свекрови:

— Сейчас я уже не порожняя. И никогда пустовкой не была. И пусть теперь все знают, что пустоцветы ты и твой сын! Стоило настоящему мужчине высечь огонек, и я понесла! — И она хлопнула себя по животу.

Сказала и тотчас раскаялась. Раскаивается и теперь, да что поделаешь — сказанного не воротишь, сделанного не поправишь.

Потом она ушла в село Меджу, на Лаз, и поселилась в проклятом доме.

Это была дача, которую построил на Лазе, на заброшенной усадьбе Чорака, сын дочери Чорака — бездетный учитель, женившийся на богатой венгерке, толстопузый богач, говоривший со странным акцентом, который он усвоил после долгой службы среди национальных меньшинств. С самого начала было ясно, что счастья ждать от дома нечего: ночью, после ливня, рухнула одна стена. Дом был еще не достроен, среди березовой рощи только-только зазеленели оконные рамы — первые крашеные рамы в Медже, когда учитель купил у пастушек два лукошка земляники; угостил соседей, их ребят, женщин и прохожих, съел сам горсточку и тут же умер от разрыва сердца, прежде чем ему успели принести чашку воды, которую он попросил.

На похороны приехала венгерка в сопровождении мужниного племянника. И хоть и была одета в роскошные наряды, убивалась она взаправду: плакала, падала в обморок, едва потом ее оторвали от гроба и оттащили от могилы. И все-таки не нашла времени, вернее, нервы не выдержали, не смогла пробыть там даже дня: испугали горы. Ей все казалось, будто они непрестанно сдвигаются вокруг Меджи и вот-вот задавят ее, и диву давалась, как люди могут здесь жить, почему они никуда не бегут. Язык она знала плохо и потому немногие знакомые ей слова употребляла чаще, чем нужно. Каждое второе слово у нее было «проклятый», она пристегивала его ко всему, что слышала и видела: проклятый ягод, проклятый дом, проклятый гора, вода и земля, отобравшие у нее Владу…

Вечером венгерка приехала в городок, заперлась в номере гостиницы и опустила на окнах занавески, чтобы не видеть, как угрожающе сдвигаются освещенные лунным светом горы. А на другое утро укатила на первой же таратайке, которую удалось разыскать, и больше уж не возвращалась. Захватила с собой и племянника мужа: у бедняги не было даже времени толком повидаться и поговорить со своими. Потом связалась с тем юношей, опутала его по рукам и ногам — не позволила ему ни кончить школы, ни жениться, ни уйти от себя. А про усадьбу и дом в Медже и думать позабыла. Так до самой войны и восстания дача с зелеными окнами оставалась недостроенной и заброшенной, а потом вновь подтвердилось, что на этом доме висит какое-то проклятье.