Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга первая

— Успеешь, — сказала она, ловко переворачивая пышки.

Жарко горели коричневые подсолнечные будылья, и дым, цветом похожий на облачко, ползущее по небу, вился над трубой. Так просто и ясно жилось под этим небом, и мысли текли ровно и безмятежно. Вот сарай, чуть покосившийся к огороду и подпертый косыми стол-бами. Миша на ходу оглядел крышу. На деревянном желобке, почерневшем от времени, щебетали воробьи, и поодаль осторожно снижалась пестрая кукушка. Угол сарая обнажился, солома обвисла.

— Не иначе, ветром сдуло, придется залатать, — бормотпул Миша, — надо бы солому на загаты раскидать, а укрыть под корешок камышом, вечная крыша будет, без всякого ремонту.

Миша принялся чистить сарай, выбрасывая навоз сначала вилами, а потом лопатой. Эта грязная работа всегда исполнялась им неохотно, но надо было кому-то ее делать. Не вычистишь, поленишься, мать ничего не скажет, затем придет сама в сарай и сделает все, так же как всегда она все делает, — молчаливо, безропотно, жалеючи и мужа и сына.

Раньше Мише казалось вполне нормальным таким образом заставить исполнить за себя работу. Но, с каждым годом все больше раздумывая над тем или иным явлением, Миша постепенно понял, что подобное отношение к матери — нечестное и стыдное. Всей своей душой любя мать, он старался теперь меньше доставлять ей хлопот и беспокойств и по мере своих сил помогать в большом и трудном домашнем хозяйстве.

Кони занимали половину сарая, и эта половина была наполнена аммиачными запахами, смешанными с душистыми степными запахами сена и горькими — половы-мякины. Держаки вил и лопаты, отполированные грубой кожей ладоней, все же не скользили в сильных Мишиных руках. Привычный крестьянский труд не утомлял, так как мальчик научился работать не рывками, с запалом, а размеренно, рассчитывая силы. Ему потребовалось не больше получаса для того, чтобы выгрести весь навоз, сложить его в квадратную кучу, принести вязанку соломы на подстилку в стойла.

Оправив дела, Миша пополоскался в корыте и спустил воду, сгоняя сор руками и приятно ощущая под ладонями скользкую теплоту замшелого днища.

«Насос бы устроить воду качать, — подумал он, поглядывая на толстый ворот, закрученный разлохмаченной веревкой, — бечевы не напасешься. У Шаховцовых насос…»

Как вспомнил Шаховцовых — захотелось побежать туда, на северную сторону, через Саломаху, к резному крыльцу — месту посиделок. В воскресные дни отсутствие Сеньки возмещалось обществом Петьки и его сестры Евгении, или Ивги, как ее называли ребята. Шаховцовы имели одного разъездного коня. Петя почти не бывал в степи. Дружба созревала в школе, в редких лесных прогулках и рыбной ловле.

— Мама, я сегодня к Петьке? — попросил Миша.

— Поснедаем — переоденешься и пойдешь, — разрешила мать, — к Шаховцовым грязнухой стыдно идти, они благородные, у них сын учитель.

— Офицер, а не учитель, — поправил Миша, — прапорщик или поручик.

— Это война чинов надавала. Я его как учителя знаю, а в офицерском ни разу и не видела.

— И не увидишь. Он на германской войне, а на войне не то что офицеры, а и казаки гибнут. А офицер завсегда впереди идет.

— Откуда ты это знаешь? — удивилась мать. — Не иначе пде-тос Павлом Батуриным встречался?

— Павло?! — Миша пренебрежительно скривился. — Я больше Павла знаю. Тоже мне казак, на пузе под проволоку лазил. Вот у меня коня бы не убило…

— Военное дело сурьезное, — сказала Елизавета Гавриловна, — как первый раз накинешь боевое седло, тогда только полный разум придет…

Они сели завтракать, и странно было видеть, при обычной казачьей многосемейности, их двоих, мать и сына, не могущих заполнить пустоту большого стола.

У окон неожиданно застучали колеса. Пригорюнившаяся мать встрепенулась, и разгладились набежавшие было на лицо морщинки.

— Отец! — воскликнула она, вставая из-за стола. — Пойдем-ка, сыночек, отворим ворота.

Семен Карагодин прибыл из долгого закубанского путешествия не один. Во двор завернули две горные мажары, с запыленными колесами и сверкающими недурно, очевидно, поработавшими тормозами. Отец издалека кивнул головой жене и сыну и, тяжело спрыгнув с повозки, сразу принялся распрягать. Лошади устали, перепали. Сам отец оброс бородой, сапоги изрядно потрепал, а переда отшлифовал до рыжины на горных кремневых дорогах.

— Ты прямо на расейца стал похож, на косаря, — говорила жена, трогая седые кудлатины, вылезшие из-под запыленной шапки.

Семен улыбнулся, блеснули зубы.

— А ты мне их ножничками аккуратно и подкорнаешь.

Хомуты сложили в амбаре. С мажар сняли ясли, повынимали из них узлы из мешковины, арбузы, растрескавшиеся ананасные дыни.

Приехавший с Семеном черноглазый казак передал хозяйке арбуз и две дыни.

— Принимай, кума, бедный подарок. Семен говорил, у вас в этом году бакши град побил, так вот закубанских.

На повозках громоздились дубовая кора, клепка для кадушек, в мешках — сухие фрукты и табак.

Второй спутник молчаливо и споро готовил корм. Войлочная шляпа наполовину закрывала его запыленное лицо. Иногда он оборачивался, улыбался новым знакомым. В сравнении с отцом, широкоплечим и каким-то сучковатым, приехавшие были похожи на воронов: черные, худые, горбоносые.

Миша подтолкнул мать локтем:

— Мама, не азияты ли, а? Басурманская сила.

— Этот, что кавуны отдал, по разговору, видать, казак, а тот, второй, с обличья, сдается мне, и впрямь азият. Кто это, Сема? — подойдя к мужу и указывая глазами на гостей, спросила мать. — А то он меня кумой кличет, кавун и дыни подарил, а я его вроде, Сема, и не знаю.

— А?! Не познакомились? — удивился он. — Цедилок, а ну-ка иди сюда.

— Не Цедилок, а Друшляк, — шутливо исправил казак, — мужа вашего куманек, с кавказской вершины, Мефодий Друшляк. Я когда-сь был у вас, видать, запамятовали. А то Тожиев. Махмуд! — позвал Мефодий. — А ну, подойди, поручкайся с хозяичкой.

— И впрямь Азию приволок, — шепнула Мише мать и, улыбаясь, подала руку Махмуду: — Гостями будете, заходите до хаты.

— Дай-ка нам мыло, умыться с дороги, — попросил отец, — давай сюда, кум, полью с цибарки. Махмуд… а ты что?

Вскоре все умылись у колодца. Отец расчесывался алюминиевой гребенкой.

— Лиза! Никаких слухов не передавали соседи? — будто незвначай спросил он.

— А что, — тревожно отозвалась жена.

— Не пужайся, — успокоил Семен, — нас-то это не касается. В степи никто не шкодил?

Миша, услыхав разговор родителей, сразу потух, тело обмякло, и в глазах потемнело: «Неужели отцу уже рассказали про кота и Малюту?!»

— Какая шкода в степи? — непонимающе переспросила мать.

Отец отмахнулся.

— Ну, раз не слыхала, значит, мимо прошло… Человек кричал в степи прошлой ночыо, далеко слышно было… хотя, может, то филин…