Аркадий Первенцев - Над Кубанью Книга третья

Врангель небрежно выслушал выступление сотника Дмитрия Филимонова, просившего сохранить жизнь арестованным членам Законодательной рады.

— Я подумаю, — сказал он на прощанье, — подумаю. Какое-либо решение можно вынести только при ознакомлении с материалами следствия. Кстати, я ожидаю сегодня между десятью и одиннадцатью часами ваших представителей, с которыми мы обсудим предварительные наметки конституционных изменений…

…Делегация, прибывшая к Врангелю на вокзал Екатеринодар-I, в его личный поезд, состояла опять-таки из тех, кого по списку Покровского готовили к смене правительства. В вазах на небольших столиках салон-вагона лежали фрукты, но никто их не трогал. Переговаривались шепотом.

Врангель вышел одетый в белую, тонкого сукна черкеску, ловко обтягивающую его стройную, высокую фигуру. У правого плеча тяжелыми серебристыми жгутами лежали аксельбанты. На левой стороне груди, над газырями — Георгиевский крест и на шее — Владимир с мечами. Тонкое и подвижное лицо Врангеля загорело и обветрилось. Он пожал руки только Скобцову и генералу Успенскому, остальным кивнул. Все сразу почувствовали в нем хозяина, у которого не так уж много времени на излишние любезности и улыбки. Предложив делегатам проект конституции, написанный крупным почерком, почти без помарок, он, не извинившись, вышел к прямому проводу для переговоров со ставкой. Вернувшись, Врангель принял от генерала Успенского проект конституции, положил его перед собой, разгладил завернувшийся уголок.

— Ознакомились? — спросил он, посматривая на часы.

В салон вошел подвыпивший Покровский и вслед за ним Гурдай. Покровский взял два апельсина, быстро их очистил, положил на ладонь.

— Угощайтесь, господа, — предложил он, не сходя с места.

Гости вставали, покорно подходили к нему, брали только по одной дольке и молча возвращались на свои места. В этой молчаливой покорности Покровский почувствовал страх перед ним и некоторую демонстрацию протеста.

— Прошу не стесняться, — разрешительно сказал он, подморгнув Врангелю, — я здесь только гость.

Врангель, не менее остальных почувствовавший бестактность Покровского, сухо оглядел его и продолжил беседу.

— Итак, сколько времени вам понадобится, чтобы провести через раду новые конституционные изменения?

Скобцов, прочимый на пост председателя, а следовательно, ответственный за выполнение воли командования, пошушукался с соседями.

— Я жду. — В голосе Врангеля почувствовалась сдерживаемая резкость.

— Около недели, — ответил Скобцов, — но предварительно надо освободить арестованных.

— Ого, — вмешался Покровский. — Не думаю, что тем, о ком вы хлопочете, будет особенно приятно целую неделю выжидать ваших решений, зная приговор военно-полевого суда.

— Разве уже имеется приговор? — спросил Гурдай.

— Безусловно. Не приехал же я сюда наниматься в няньки…

Врангель строго остановил Покровского, и тот отмахнулся и с прежней невозмутимостью принялся есть грушу.

— Поскольку жизни арестованных угрожает опасность, — сказал Скобцов, — мы можем провести новые изменения в трехдневный срок.

— Мной отдано распоряжение изготовить одиннадцать виселиц, — обгладывая середину груши, сказал Покровский.

— Хорошо, — со сдержанной резкостью сказал Скобцов, — сколько времени нам вы даете?

— Сутки, — предложил Врангель, — двадцать четыре часа.

— Мы согласны.

Врангель поднялся, положил правую руку на рукоятку отличного аварского кинжала. Гурдай обратил внимание на его выхоленную руку и простой топазовый перстень на безымянном пальце.

— Я не смею вас больше задерживать, господа.

Врангель сделал общий поклон. До конца униженные делегаты столпились в дверях. Наконец в вагоне остались только три генерала: Врангель, Покровский и Гурдай.

— Не правда ли, тяжело? — спросил Гурдая Врангель, останавливаясь возле него.

— Тяжело, Петр Николаевич.

— Никита Севастьянович обвиняет меня в излишней жестокости, — вставил Покровский. — Представьте себе: этот висельник Кулабухов — личный его друг.

— Что же, в такие времена приходится иногда не считаться с дружбой, — мягко заметил Врангель. — Времена некоторого, я бы сказал, одичания. Вообще обстановка гражданской войны глубоко извратила общечеловеческие понятия о добре, зле, дружбе, праве, справедливости.

— Это так, но все же вы напрасно действуете методом террора, методом запугивания, — горячо возразил Гурдай.

— Чем чреват наш метод?

— Кубанцы никогда не простят вам этого.

Врангель посуровел. С его лица сразу же стерлось прежнее напускное добродушие.

— Вы слишком смелы для вашего положения, ваше превосходительство.

— Что вы этим подчеркиваете?

Гурдай стоял перед Врангелем седой, плотный, с горящими глазами.

Врангель круто повернулся, вышел и вернулся с телеграфной лентой.

— Вы — атаман отдела и попусту болтаетесь в городе, — проговорил он, передавая ему ленту. — Главнокомандующий упрекает меня за непорядки, допущенные вами в своем отделе.

— Какие непорядки?

Крупные буквы Бодо запрыгали перед генералом. Он никак не мог понять, в чем именно упрекает Врангеля телеграфная лента, в конце которой значилась фамилия Деникина.

— Жилейское восстание, поднятое каким-то Батуриным, разрастается. Это позор. Мы вынуждены перебазировать на подавление восстания регулярные части, принадлежащие фронту. Вот к чему привела демагогическая политика деятелей рады.

Покровский взял из рук Врангеля ленту, перечитал ее, пренебрежительно улыбнулся.

— Жаль, приходится отправляться на фронт, а то бы я разгромил эту банду.

— Так вот что, Никита Севастьянович, — Врангель смягчил тон, заметив растерянность генерала, — немедленно выезжай в отдел. Это дурацкое восстание может подорвать наш международный престиж. Если об этом узнают союзники, мы можем лишиться снаряжения. Кстати, вас ожидает цивильный поручик, рекомендованный Брагиным. Его фамилия Шаховцов. Кажется, он…

— Шаховцов! — воскликнул Гурдай. — Поручик Сто тринадцатого ширванского полка! Здесь? Каким образом?

— Вам разве известна эта фамилия? — спросил Врангель, уклоняясь от ответа.

— Я знаю этого поручика, — сказал Гурдай, — его в свое время рекомендовал Карташев.

— Рекомендация Карташева очень ценна.

Покровский попрощался.

— Я вас оставлю. Тороплюсь, мне очень некогда.

После ухода Покровского Гурдай ближе подступил к Врангелю.

— Я выеду, Петр Николаевич. Только прошу вас, как казака, которому тоже дороги судьбы Кубани, — не отдавайте булаву войскового атамана Покровскому. Покойный Лавр Георгиевич не доверял этому человеку. Жаль, что вам не довелось участвовать в первом походе. Вы бы знали, как далеко предвидел Корнилов… Дав слово русского офицера, Покровский его не выполнил… Он спит и во сне видит булаву.