Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2

— Самых лучших девушек разберут, а мы останемся ни с чем.

— Не так уж все плохо, как ты рисуешь, — успокаивающе проворчал Густлик. — Сам же говорил, что какую-нибудь автомобильную фирму откроешь или стихи станешь сочинять...

— Что мне стихи, — перебил его Франек, — если я старым холостяком останусь. Одному Косу печалиться не о чем.

— Нам с Янеком печалиться не надо.

— Что-то ты слишком уверен. Может, Гонораты давно нет в Ритцене или она за Кугеля замуж вышла.

— Ни за кого она не вышла, — категорически заявил Густлик, но тут же помрачнел.

— Франек! — Григорий толкнул Вихуру в бок. — Давай вместе напишем в Гданьск письмо, чтобы сестры Боровянки к нам в гости приехали.

— Пропусков им не дадут. — Капрал сморщил нос и потер лоб ладонью.

— Пусть попробуют приехать к Лидке и Марусе в госпиталь, — посоветовал Янек и тут же добавил: — Я получил письмо от Маруси и не много из него могу понять.

— Покажи. Может, вместе... — предложил Григорий.

Но читать не пришлось — к ним приблизился генерал, который с бокалом вина в руке шел от стола к столу, чокался со всеми, поздравлял. С удивлением он увидел, что экипаж «Рыжего» едва дотронулся до еды и напитков.

— Что такое? Пост? — спросил он, стараясь перекричать оркестр, заигравший вальс.

— Так точно, — ответил за всех Саакашвили. — Сначала пост, а потом торт.

— Не понимаю.

— Сладкого ждем, гражданин генерал, — объяснил Кос. — Старший сержант Шавелло предупредил, что он сегодня по случаю окончания войны...

— Что он что-то такое приготовит, что никто из нас еще ни разу в рот не брал, — вмешался Густлик.

— Ну пока, до сладкого, давайте выпьем за эту звездочку, чтобы к ней еще добавились... — Командир протянул руку с бокалом к Косу.

— А за эту вторую большую мы тоже еще не пили, — подсказал Елень, показывая на генеральский погон.

Пригубив вино, командир двинулся дальше.

— Что ж ты пропуск в Ритцен не попросил? — буркнул Янек.

— Не успел, — оправдывался Елень.

— Может, Шавелло нас обманул? — с беспокойством спросил Вихура.

— О, идут! — первым заметил Григорий.

Между деревьями показался длинный ряд поварят в белых фартуках, с пирогами и тортами на подносах, а впереди в великолепном чепце шествовал старший сержант в очках, которые он надевал только в честь самых значительных событий. Он осмотрелся, увидел, где генерал, и, выпрямившись, двинулся в ту сторону с улыбкой счастья на лице. На хрустальном блюде он нес торт, размером в два раза больше противотанковой мины, сверкающий глазурью, пенящийся кремом и пахнущий ванилью. Он даже не заметил, что проходит мимо экипажа «Рыжего».

— Пронесет, черт, — шепнул Густлик.

— Не пронесет, — вполголоса ответил Вйхура и, повернувшись на стуле, ловко подставил ногу.

Шавелло пошатнулся, вытянул вперед руки. Саакашвили перехватил блюдо и подал торт на стол. Константин и ахнуть не успел, как нож врезался в шоколадную макушку торта.

— Идет человек, идет — и вдруг спотыкается, — ворчал Константин, вставая с помощью Юзека и стряхивая песок с колен. — Хорошо, что хоть торт...

Изумление и отчаяние перехватили ему дыхание. Члены экипажа уплетали торт за обе щеки, облизываясь от удовольствия. На блюде осталась уже только половина торта с воткнутым в нее ножом.

— Танкисты! — заорал Шавелло не своим голосом и, выхватив из-под халата пистолет, с угрозой произнес: — Читайте молитву...

— Дядя, что ты, дядя?! — схватил его Юзек за руку.

Подскочили двое дежурных с повязками на руке и под руки повели его к дому.

— Что здесь произошло? — сурово спросил генерал, вернувшись от соседних столов. — Он пьян?

— Нет... — ответил Янек. — Не знаю, чего он на нас с пистолетом...

— Выясним.

Командир пошел первым, за ним подпоручник Кос, Елень, а последним — Вихура. Они быстро прошли мимо пирующих, обошли дом сзади, остановились у входа на гауптвахту. Часовой открыл засов.

Еще не осмотревшись в темном помещении, генерал грозно спросил:

— Вы что, с ума сошли, Шавелло?

— Нервы... — всхлипнул голос из-за стены.

— Война кончилась, так вы теперь в своих хотите стрелять?

Старший сержант, вытянувшись по стойке «смирно», начал объяснять:

— Да я ж всю ночь старался... Рот сделал из апельсина, нос и глаза из орешков, волосы из шоколада, волнистые, а они ножом в самое лицо... — Он махнул рукой, видимо смирившись с судьбой.

Слова на какое-то время потонули в слезах, но он взял себя в руки и до конца объяснил:

— Я ж портрет дорогого генерала на торте сделал, а они сожрали, и никто не увидел...

— Выпустить, — приказал командир и, посмотрев сердитым взглядом на танкистов, пошел в сад.

— Пан Константин, мы не умышленно... — Кос протянул руку, предлагая мир.

— Как можно было разглядеть, что портрет? — примирительно произнес Вихура.

— Если смотреть, так можно было... — всхлипнул Шавелло, сжимая руку Янека. — Теперь уже не вернешь. Но если бы за руку меня не придержали... — Застегивая ремень, он отошел в сторону, чтобы окончательно успокоиться.

За ним в двух шагах двигался Юзек.

— Теперь несколько дней и думать нечего просить пропуск, — заметил Кос.

— А ты сам разреши. Мы махнем с Франеком, быстро обернемся, — предложил Елень.

— Разреши ему, — поддержал друга Григорий.

— Отсюда и тридцати километров не будет, а то потом, как двинемся, трудно будет вернуться, — доказывал Вихура. — Я специально ни капли не пил сегодня...

— Хорошо, — согласился Янек, — но только чтобы к рассвету вернулись.

Они исчезли, словно их ветром сдуло. Саакашвили напомнил Янеку про письмо от Маруси.

— Покажи — может, вместе поймем.

Не желая возвращаться к столу, они через сад пошли в поле, присели на траве под кустом терновниками там, под аккомпанемент наполненных весенней радостью песен жаворонков, Янек начал читать Григорию письмо:

— «Любимый! Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь отблагодарить Лидку за то, что она для нас сделала. Я прошу и тебя, и весь экипаж — не приезжайте в госпиталь...»

Кос остановился и спросил:

— Ничего не понимаю. А ты?

— Не все, — вздохнул Саакашвили. — Наверное, они из-за этих опаленных волос не хотят, чтобы мы приехали. Что Лидка сделала для вас — не знаю, но другой такой девушки днем с огнем не сыщешь...

Уже час вездеход Вихуры трясся по разбитой лесной дороге, подпрыгивая на выбоинах, корнях и камнях.

— Проклятая дорога, — ругался Елень, ухватившись за ручки, чтобы удержаться на месте.

— По шоссе без пропуска далеко не уедешь, — буркнул Вихура, сидевший за рулем. — Самое худшее еще впереди, потому что, как ни крути, а придется переезжать через главную дорогу на Костшин и Познань, а по ней сплошным потоком войска идут.