Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

Януш Пшимановский

ЧЕТЫРЕ ТАНКИСТА И СОБАКА

Зарубежные Военные Приключения

Книга 1

Второй раз за этот день они вышли на просеку. На влажной траве виднелись вмятины, оставленные зубцами колес проехавшего здесь трактора. Следы были похожи на отпечатки длинных когтей какого-то хищного зверя. Муссон, дувший с океана, утих. Дождь прекратился, но солнце было мутное и едва просвечивало сквозь тучи.

Старик остановился, с минуту осматривался, держа в руке штуцер, потом снова зашагал, свернув с просеки в лес. За стариком, опустив нос к земле, понуро плелась собака Мура. Янек замыкал шествие.

Сегодня им не везло. Правда, утром, как только они вышли из дому, Янеку удалось подстрелить двух фазанов, и теперь оба здоровенных петуха висели у него на поясе; их длинные яркие хвосты почти доставали до земли. Оба выстрела оказались меткими: пули, выпущенные из мелкокалиберки, с которой он зимой охотился на белку, попали в цель. Однако это была не та добыча. Им хотелось сделать запас мяса на несколько дней, чтобы потом можно было уйти подальше за Кедровую гору.

Просека осталась позади. Когда исчезли последние просветы между деревьями, старик стал забирать немного вправо, вверх по склону. Лес стоял стеной. Внизу росли темные грабы со скрученными стволами и тесно переплетенными толстыми ветвями, выше зеленели ясени, а наверху, там, где больше воздуха и света, в низкое небо упирались вершинами корейские кедры.

Пробирались медленно, бесшумно, раздвигая стебли дикого жасмина. Прошло довольно много времени, и наконец заросли поредели. Они вступили в сухой дубняк. Кое-где в него вкралась даурская береза. Здесь было светлее. Внизу отдельными островками буйно кустился орешник. Теперь склон просматривался шагов на двадцать вперед, и старик повесил штуцер на шею. Янек понял, что это, как обычно, означает привал.

Они вышли на поляну, на краю которой лежал замшелый, сваленный ветром граб. Парнишка вынул из торбы, висевшей на плече, две краюхи пресного хлеба и кусок копченого сала. Оба присели рядом на стволе и начали есть. Острыми ножами с деревянными ручками отрезали тонкие, желтоватые от дыма ломтики сала, клали в рот, заедали их хлебом, неторопливо жуя. Эти одинаковые, спокойные движения делали их похожими друг на друга, как будто они были отец и сын или дед и внук, хотя, глянув на их лица, можно было сразу же определить, что не из-под одной крыши начались их пути-дороги. У старика была темная, обветренная кожа, глаза поблекшие, как у старого ястреба, скулы резко выпирали вперед, волосы, тронутые серебряными ниточками седины, особенно в бороде, завивались. Парнишка был светловолосый, голубоглазый, мелкокостный и гибкий, как ветка орешника.

Трапеза проходила в молчании: лес не любит ненужных разговоров. Скажешь лишнее слово, и может статься, что не услышишь треска сломанной ветки, шелеста, совсем не похожего на слабый порыв ветра, не услышишь звука, говорящего так много чуткому уху.

Старик протянул на ладони собаке кусок хлеба с салом; она взяла неохотно, одними губами: понимала, видно, что ей не положено, не заработала еще сегодня.

Янек вытащил из широкого кармана куртки Шарика, детеныша Муры, щенка с тяжелой головой и большими пушистыми лапами. Янек назвал его Шариком потому, что, когда пес появился на свет, он и в самом деле был похож на косматый клубок пепельно-серой шерсти. Янек дал ему немного поесть, а потом почесал за ушами, ласково потрепал за шерсть. Мура подошла к Янеку, полизала ему руку, словно поблагодарила за заботу о ее детеныше, и, по-собачьи улыбаясь, подняла верхнюю губу, отмеченную шрамом — след рысьего когтя.

— Кроме нас здесь еще кто-то охотится, — заговорил наконец старик. — Человек или зверь. Лес пустой, как выметенный.

И сразу же Мура подняла умный седеющий лоб, понюхала воздух.

— Смелей, смелей, — подбодрил ее охотник.

Она двинулась сначала нерешительно, виляя из стороны в сторону, а потом пошла прямо через орешник. Минуту спустя они услышали треск с противоположной стороны поляны и увидели, как что-то мелькнуло среди ветвей. Из-за ствола толстого дуба выскочили две тени. Мура — впереди, наперерез зверю. А чуть ближе к охотникам проламывался сквозь кусты здоровенный, отбившийся от стада старый кабан с высоким горбом, начинавшимся от шеи и сходившим на нет к хвосту, воинственно задранному кверху. Мура вырвалась вперед, подала голос и подскочила к кабану, готовая в любое мгновение распрямить свои ноги-пружины и оторваться от земли, чтобы избежать наскока зверя. Но она не заметила, что передними лапами попала на размякшую топь, засыпанную слоем дубовых листьев. Это и погубило ее: кабан настиг своего врага и сразу же, ударом головы, расправился с ним. В то же мгновение прогремел выстрел. Зверь вздрогнул, его передние ноги подогнулись, и он рухнул, словно сраженный ударом молнии.

Оба чувствовали, что случилось что-то неладное. Быстро двинулись, не забывая об осторожности: старик держал палец на спусковом крючке, а Янек сжимал в руке длинный охотничий нож.

Кабан был мертв. Мура лежала на боку, из-под нее текла кровь. Губы еще подрагивали, обнажая зубы. Старик опустился на колени, положил руку на лоб собаке. Пальцы его почувствовали, как коченело ее тело, как угасала в ней жизнь.

— Плохо. Хорошая ты была, Мура, хорошая, — сказал он ей, себе и лесу.

Щенок, учуяв кровь, попискивал в кармане.

— На трясину попала, — объяснил неизвестно для чего Янек.

— Каждый может попасть.

Янек разгреб мох широким лезвием ножа и выкопал продолговатую яму. Засыпал Муру землей, сверху навалил замшелый камень. Двумя ударами сделал засечку на коре дуба, чтобы не забыть место. Потом запустил руку в карман, погладил сидящего там Шарика, вытащил его, спустил на листья. Он смотрел, как песик неуклюже двигался, широко расставляя лапы, не в состоянии понять того, что случилось. И вдруг, как далекое эхо выстрела или как крик птицы из-за туч, Янека пронзило воспоминание: перед его глазами встали развалины родного дома, в нос ударил горький запах гари и искрошенной в пыль штукатурки.

— Один остался Шарик.

— Никто не остается один, хотя такое может случиться с каждым, — проворчал недовольно старик. — Пес остался у людей.

«Да, такое может случиться и с собакой, и с человеком», — подумал Янек. Он тоже остался один, почти один. От одиночества начал колесить по свету. Но того, кого искал, не нашел. И вот, когда ему было уже совсем плохо, он нашел дом. Этот дом не был похож на тот, в котором он вырос. Тот, каменный, стоял на берегу канала в портовом городе. Этот — сложенный из кедровых бревен, по вечерам поющий голосами сверчков и ветра в трубе, на берегу дикой, перекатывающей камни речки.