Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

— Ждите от него, — с гневом во взгляде говорил Николай, — так он вам все и расскажет! Если сейчас, в болезненной лихорадке, молчит, то потом тем более ничего не скажет.

Теперь мы еще внимательнее изучали копирку, которую Ляля приносила из канцелярии на конспиративную квартиру Лени Стукало. Шли дни, а о Жорже не было никаких новостей. Как его здоровье? Удалось ли врачам поставить его на ноги? Или, может… Нет, мы верили, что Жорж жив и что мы найдем путь к его спасению.

Наконец — новая весточка, более подробная: копировальная бумага, через которую печаталась стенограмма допроса. Читать трудно: копировку использовали несколько раз — строка на строке, буква на букве. Все равно упорно разбираем, и вот уже перед нами текст протокола:

«— Значит, вы — Василевский, полицай с Волыни?

— Да.

— Где вы взяли эти документы?

— Мне их дали партизаны…

— А где они их взяли?

— Сами заготовили.

— Не болтайте глупостей. Эти документы настоящие. Экспертиза проверяла и бланк, и печать, и подписи. Вы боитесь сказать правду, ибо это документы, видимо, какого-то порядочного человека, которого вы или ваши партизаны убили. Лучше подумайте и скажите правду. Это облегчит ваше положение.

— Мы никого, кроме фашистов и их прислужников, не убиваем. А документы все-таки сделаны партизанами.

— Вы лжете, выдумываете небылицы. Пользуетесь нашей добротой, тем, что мы к вам, как человеку раненому, относимся внимательно. Советую вам говорить только правду, потому что, когда вы поправитесь и в дальнейшем будете нести чушь, мы будем вынуждены применить иные методы.

— Дело ваше: верьте мне или не верьте, я сказал правду. А относительно того, что вы со мной будете разговаривать иначе, то я и не жду от вас ничего хорошего.

— Что вы делали в городе?

— Меня послали за военнопленными.

— Кто послал?

— Командование отряда.

— Какого отряда?

— Партизанского.

— А где ваш партизанский отряд?

— В лесу.

— Лесов много. В каком?

— Лесов много и партизан много. Они на одном месте не стоят. Сегодня в одном лесу, завтра — в другом…

— Кто командир вашего отряда? Может, Ковпак?

— Нет, не Ковпак.

— А кто же?

— Сабуров.

— Генерал Сабуров?

— Да, генерал Сабуров.

— Лжете! Партизанский отряд генерала Сабурова уничтожен. Еще раз предупреждаю: выкиньте из головы глупости и будьте откровенны, если хотите, чтобы наши взаимоотношения не испортились.

— Какой правды вы от меня ждете? Я и так много вам сказал. Но вы не верите, когда я говорю, что в город меня послал Сабуров.

— Кого вы знаете в городе?

— Никого.

— Так мы вам и поверили! А у кого вы остановились? Кто вас скрывал?

— Ничего не могу вам сказать. Если бы я имел в городе знакомых, мне не нужно было бы идти на встречу с военнопленными к самой речке…»

На этом стенограмма допроса обрывалась.

— А Жорж молодец! — восторженно воскликнул Кузнецов, прочитав ее. — Понимает, что совсем молчать в его положении и отрицать свою принадлежность к партизанам глупо. То, что он говорит немцам, никак не мешает нашим действиям. Ему нужно выиграть время, как можно дольше продержаться, а там…

— Что — там? — спросил Шевчук и сам же ответил: — Очные ставки, пытки…

— Он выдержит, ничего лишнего не скажет, — не сомневался Коля, — но мы должны сделать все, чтобы не допустить этого.

— А если не удастся его освободить?..

— Тогда… Нужно будет… — В руках Николая появилась маленькая ампула. — Вот цианистый калий.

— Спрячь эту штуку, — голос Кузнецова был суров. — Чем терпеть все муки гитлеровских пыток, а потом быть отправленным на Белую улицу за девятиграммовой порцией свинца, то лучше уж вот такой ампулой самому положить всему конец. Но ведь мы еще имеем возможность его спасти. Вариант, предложенный Петром Марковичем, может пройти.

Шевчук покачал головой:

— Более утопического плана, чем план Мамонца, и придумать нельзя.

Кстати, не только Шевчук скептически относился к этому плану: Коля Струтинский и я тоже считали его нереальным.

Петр Маркович Мамонец, поступив на службу в польский легион шуцполиции, превзошел все наши ожидания. Конечно, он не пользовался всеми привилегиями, предоставленными гебитскомиссаром этому подразделению шуцполиции, но обязанности конвойного шуцмана исполнял старательно. Вначале походил в рядовых, а со временем, после того как стал наведываться на квартиру своего шефа, начал довольно быстро продвигаться по службе.

Польский легион шуцполиции был подчинен ровенскому криминальному СД. Непосредственным шефом легиона был ответственный работник СД штурмбанфюрер Вилли Капп. Он не имел титула графа или барона, однако очень любил, когда к его фамилии добавляли частицу «фон». Хвастал, что не такой уж далекий его родственник, тоже Капп и тоже «фон», еще в двадцатом году был активным участником контрреволюционного путча, организованного рейхсвером. Было это или нет — никого из нас не интересовало, но Петр Мамонец радостно выслушивал хвастовство своего шефа и величал его «фоном…», «бароном…».

Вилли Капп, как и все фашисты, был неравнодушен к ценностям. И его совсем не смущало то, что иногда ему приносили, скажем, не целый сервиз, а только соусницу или три серебряные ложечки с подстаканником. Брал он все подряд и при этом повторял: «Уникальная штучка!» Почти еженедельно в Штутгарт своей возлюбленной Анне Луизе слал он посылки с трофеями.

После того как на стол штурмбанфюрер а Петр Мамонец поставил две хрустальные вазы, ему было присвоено звание обер-вахмистра. Со временем на обер-вахмистра Мамонца были возложены и обязанности помощника коменданта конвойного легиона по хозяйственной части.

Он каждый день заходил к коменданту и получал наряды в лигеншафт — хозяйство, снабжающее полицию продуктами питания и фуражом.

Случалось также охранять арестованных, которые выполняли различную физическую работу — чистили общественные туалеты, копали рвы для расстрелянных, подметали улицы, мыли полы на квартирах фашистских чиновников.

Когда нужно было арестовать или конвоировать украинцев, гитлеровцы посылали молодчиков из польского легиона шуцполиции. Когда же дело касалось поляков, то для этого существовали бандеровские прихвостни. Этим самым оккупанты намеревались разжечь вражду между людьми разных национальностей, натравить их друг на друга.

Наиболее тяжелую и грязную работу выполняли узники, приговоренные к смерти, или военнопленные.

Мамонец докладывал коменданту, как выполнялись эти работы. Тот не всегда удовлетворялся сухим официальным рапортом. Иногда он начинал расспрашивать Мамонца о вещах, которые к отчету о конвоировании и охране пленных или военнопленных прямого отношения не имели. Например: какой ремонт сделали в квартире гауптмана К.? Настлали паркет или линолеум? Какого цвета и с каким рисунком обои на стенах? Облицевали ли кухонную панель плиткой? Мамонец рассказывал и чувствовал, что каждый такой рассказ вызывает у коменданта зависть, которую он не в силах скрыть.