Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

Сначала я хотел обмануть старуху, — дескать, мы едем совсем не в Ровно, — но когда услышал, что у ее зятя собственный дом, да еще и корчма, изменил свое намерение.

— Садитесь, бабушка, довезем вас прямо к дочке. А ну, Марийка, подвинься, пусть бабушка сядет.

Зять с корчмой казался мне счастливой находкой. Ведь я ехал в Ровно, не имея там ни связей, ни знакомых. Надеяться на подруг Марийки? Еще неизвестно, можно ли будет найти у них приют, а главное — как быть с подводой? Правда, в отряде мне предлагали бросить лошадей, как только мы доберемся до города. Но мне не хотелось этого делать. Нужно будет еще возвращаться в отряд, а на чем?

Именно поэтому я любезно пригласил старуху на подводу и помог уложить узел.

На улицах Березно было пустынно и тихо. Летняя жара загнала всех в холодок. Я ожидал встретить здесь немцев или полицаев, но напрасно — местечко мы проехали без всяких осложнений. Едва выбрались из него, старуха начала рассказывать, почему она едет к дочке в Ровно.

— Живу я тут недалеко. Есть хатенка, есть корова, небольшой огород. Дочь училась в Ровно на портниху. Познакомилась там с парнем и вышла замуж. Через год, само собой, внучка появилась. Живут они с мужем хорошо. Зять мой очень способный человек. Держит корчму. Каждый день — свежая копейка. Сначала мне не хотелось покидать село, но сейчас там очень опасно. Ходят слухи, будто в лесу какие-то партизаны появились. Были и в нашем селе однажды ночью. А днем приехали немцы, созвали людей и стали угрожать: кто будет пускать партизан и давать им продукты, того ждет смерть. Страшно теперь. Очень страшно. Вот я и решила: поеду к дочке, буду нянчить внучку. Может, не откажет зять в куске хлеба.

Она продолжала рассказывать о дочери и зяте, вспомнила своего мужа, умершего несколько лет назад (работал в лесу, однажды его основательно просквозило, он заболел и отдал богу душу), и через какой-нибудь час-полтора мы уже знали почти всю ее биографию.

Я внимательно слушал старуху (может быть, какая-нибудь деталь пригодится) и не сводил глаз с шоссе, по которому время от времени ехали навстречу подводы: не немцы ли случайно? Сам я до тех пор настоящих, живых немцев не видел. Как-то, еще зимой сорок первого, нашу паровозную бригаду послали из Пензы на станцию Москва-Сортировочная, и там я впервые увидел оккупантов. Но то были пленные: грязные, напуганные, обмороженные, они казались скорее тенями, чем живыми существами. А других, тех, что считают себя завоевателями, — встречать не приходилось.

Недалеко от Костополя мы увидели впереди несколько подвод.

— Кажется, немцы, — с тревогой в голосе проговорила Марийка.

— О, они тут часто разъезжают, — обрадовалась старуха, что снова можно поговорить. — Все чего-то ищут: то о партизанах спрашивают, то им сала — они называют его шпек — давай. То за птицей гоняются. Такие обжоры, что дальше некуда! Наверно, у них в Германии всего не хватает, иначе с чего бы им быть такими жадными. В нашем селе ни одной курицы не осталось. Перед пасхой собрала я с десяток яиц и посадила на них наседку. Так они, проклятые, и яйца повыпивали, и наседку утащили. Я говорю им: «Ведь то же наседка! Ее нельзя есть». А они: «Гут, гут», — и больше ничего… А наседку таки унесли.

Марийка не ошиблась: навстречу нам в самом деле ехали немцы. Был среди них офицер: худой, белобрысый, в очках.

С непривычки мороз пробежал по спине, но я, помня совет Кузнецова, остановил лошадей, приподнялся и выкрикнул: «Хайль Гитлер!» Поравнявшись с нами, подвода с немцами остановилась. Офицер уставился на меня своими очками и приказал солдатам обыскать нас. «Хальт!», «Хенде хох!», «Вохин фарен зи», «Документ!» — выкрикивали гитлеровцы, обступив мою подводу.

За поясом у меня было два пистолета, в карманах — несколько «лимонок», а на подводе, в ногах, портфель, в котором лежали мои туфли и пара противотанковых гранат. Я ехал босиком, а крестьянский пиджак и полотняные штаны надежно прикрывали мой отутюженный костюм.

Сначала я было растерялся, не зная, что делать, и готов уже был запустить одну противотанковую гранату в подводу, на которой восседал офицер, а вторую в ту, что как раз подъезжала. В такие критические секунды в человеческом мозгу идет борьба противоположных решений. Пока я искал правильный выход из сложившегося положения, солдаты успели схватить узел старухи и вытянуть из-под сиденья мою сумку. Один солдат отломил кусок хлеба и колбасы и понес офицеру, а другие сами начали «заправляться».

На подводе с офицером ехал невысокого роста мужчина в гражданской одежде. Я догадался, что это переводчик, вероятно из местных, и с интересом принялся рассматривать его. Переводчик ловко соскочил с подводы, поздоровался со мной на польском языке и начал допрашивать. Его «дзень добры» обнадежил меня. «С этим панком можно найти общий язык», — подумал я.

— Куда едете?

— В Ровно.

— По какому делу и откуда?

— Я учитель польского языка. В украинских селах полякам теперь жить опасно, а тут еще банды появились в лесах. Вот и решил податься в Ровно: быть может, повезет оттуда перебраться в Польшу.

— Есть при вас документы? — ласковее спросил он.

— Разумеется!

Я достал свой аусвайс.

— Курильчук Стефан? — переводчик уставился на меня удивленным взглядом.

— Так точно, Курильчук Стефан, — повторил я.

— Но простите! Я Стефана знаю лично. Это мой лучший друг еще по школьной парте. А этот аусвайс я сам помог ему достать. Как он к вам попал?

— Извините, ласковый пан. Не буду возражать, что этот документ вы помогали достать пану Курильчуку. Вы говорите, что он ваш лучший друг. Но мне он еще больший друг, если одолжил свой аусвайс. Поверьте мне!

— Смешная история, пся крев, — выругался переводчик. — Что же мне с вами делать? Скажу офицеру, и вас расстреляют. Да и Курильчуку влетит.

— Если в самом деле этот аусвайс выдан по вашей рекомендации, немцы вас тоже по головке не погладят, — добавил я.

— Я понимаю, понимаю. Но что мне делать с вами? Все это так неожиданно.

Я продолжал наступать на переводчика, говоря, что немцы не станут долго выяснять, почему он помог Курильчуку с аусвайсом. А когда офицер начал кричать с подводы: «Что там такое?» — я сказал:

— Моя судьба в ваших руках. Но бог не простит поляку, если он предаст своего брата по крови и отдаст его, невинного, на смерть. Если в ваших жилах течет польская кровь, вы поможете мне выпутаться из этого тяжелого положения.

Эти слова окончательно подействовали на переводчика, он возвратил мне аусвайс, подошел к офицеру и сказал, что я его школьный приятель и документы у меня в порядке.

Мы «нежно» попрощались, а офицер выругал солдат за то, что они так некультурно со мной обошлись и съели мои запасы колбасы. Один из оккупантов даже вытащил из своей сумки сало и швырнул в нашу подводу.