Юрий Щеглов - Святые горы

Адлерберг поддерживал приятельские связи с Воронцовым, что само по себе свидетельствует о многом и в какой-то степени определяет позицию по отношению к Пушкину. Не слышно ли здесь, в его позднейшем рассказе П. И Бартеневу, отголосков и воронцовского процесса, который бросил тень на репутацию Долгорукова? Адлерберг рассказывал «происшествие», конечно, не одному Бартеневу. Воронцов обвинил потомка Рюрика в шантаже и вымогательстве денег. Суд согласился с его доводами. Но, когда одесский гонитель Пушкина и его сын одерживают победу над человеком, пусть и небезукоризненного поведения, когда затем с молниеносной быстротой в обществе распространяются слухи об участии Долгорукова в убийстве поэта, трудно уйти от мысли, что III отделение не осталось в стороне. Мы помним, к каким маневрам прибегал Воронцов, избавляясь от Пушкина. Он натравил министра иностранных дел Нессельроде и царя на ссыльного.

А почитатели поэта, проклинавшие Долгорукова, не находились ли они сами, мягко говоря, в плену заблуждений? Никто, кроме Жуковского, открыто не обвинял Бенкендорфа, Дубельта и прочих, но многие побивали каменьями неуживчивого князя.

О характере деятельности Аммосова, который, со. слов Данзаса, упрекал Долгорукова в пасквилянтстве, слишком мало известно, чтобы можно было целиком полагаться на его объективность. Наоборот, все в этой личности вызывает тревогу и требует осторожного обращения с фактами, к коим он имел касательство. Однако Данзас не опроверг таинственного господина Аммосова, не поддержал Долгорукова, хотя тот в письме, напечатанном герценовским «Колоколом», почти прямо обратился к секунданту Пушкина.

П. Е. Щеголев заметил, что Данзас кончил дни отставным генерал-майором. Жил он якобы в бедности, только на нищенскую пенсию. Я не оспариваю, разумеется, искренность намерений Данзаса, но если мы с пристрастием оцениваем поведение друзей Пушкина — Жуковского, Вяземского и Тургенева — и строго судим их, то почему бы не высказать несколько соображений по поводу мемуара Данзаса, тем паче что со времени дуэли на Черной речке и до появления в свет книги Аммосова прошло более четверти века. Все течет, все меняется, особенно люди.

Любопытно, что Аммосов грешил стихотворством. Имя его встречалось, как справедливо подчеркивает П. Е. Щеголев, «под двумя или тремя убогими стихотворениями». Почему Аммосов стал поверенным Данзаса? Ответить на вопрос пока не удается. Молодой литератор печатался в журнале министерства внутренних дел.

Родной брат Данзаса — Борис Карлович Данзас — в 1846 году занимал должность обер-прокурора I департамента сената, затем он был и сенатором. Какое-то время Б. К. Данзас директорствовал в департаменте министерства юстиции. Иными словами, он принадлежал к высшей правительственной верхушке, связанной с министерством внутренних дел и прочими учреждениями, против которых яростно боролся из эмиграции неуживчивый князь. Б. К. Данзас обладал правом представлять к званию камер-юнкера, что подтверждает его тесные связи с двором.

Не исключено, что распространяемые о Долгорукове слухи были как-то навязаны К. К. Данзасу или внушены ему. Кроме того, Аммосова мог порекомендовать в качестве составителя именно Б. К. Данзас или кто-нибудь из его окружения. Фамилии Аммосова в Пушкиниане более не отыскивается. Полагаю, что позиция Данзаса по отношению к Долгорукову определялась не суммой неопровержимых фактов, а слухами и настроениями администрации и ее желанием ослабить влияние Долгорукова на русское общественное мнение. Высказанное секундантом Пушкина обвинение и в 20-х годах нашего века поддержанное судебным экспертом А. А. Салько-вым, ныне убедительно опровергнуто. Почерк, коим составлен диплом рогоносца, не принадлежит молодым князьям: «При сравнении почерков в «дипломах» с почерками П. В. Долгорукова и И. С. Гагарина выявлены в обоих случаях устойчивые различия признаков, относящихся в большинстве своем к выполнению мелких деталей письменных знаков. Эти различия, отражающие систему движений пишущего, существенны и образуют совокупности, достаточные для вывода о том, что тексты двух «дипломов рогоносца» и адрес «Графу Виель-горскому» выполнены не П. В. Долгоруковым и не И. С Гагариным, а иным лицом… Таким образом, мы не подтвердили и вывод эксперта А. А. Салькова о том, что тексты пасквильных дипломов исполнил князь П. В. Долгоруков». Этот поразительный и во многом далеко идущий вывод сделан совсем недавно на основании тщательного изучения различных данных. Добавлю, что безымянный отклик на труд Аммосова в «Современнике» некритически повторяет версию о Долгорукове и Гага-рине, поддерживая ее авторитетом журнала. Гагарин у рецензента, естественно, вызывает неодобрение — «достойный последователь Лойолы»! Однако стоит подчеркнуть, что и «г. Аммосов» не пользуется его расположением. В первом же абзаце осуждается неточность определения жанра книги. Выпад рецензента кое-что объясняет — автор «вероятно хотел сказать: последние дни и кончина Пушкина, рассказанные со слов, и т д., но не сказал, и придал словам К. К. Данзаса какое-то убийственное значение». Полностью название выглядит так: «Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта Константина Карловича Данзаса». Журнал дополнил полученные сведения, но, как мы видим, несколько усомнился в точности изложения материала. Важно обратить внимание, что публикация в «Современнике» появилась по выходе книги незамедлительно. Заключительный аккорд, однако, звучит уничтожающе: «Самая любопытная и полезная часть его (Аммосова) труда та, которая не принадлежит автору, — приложения: но они обезображены таким множеством опечаток, что иногда трудно добраться до смысла».

Данзас был, бесспорно, честный человек, но он мог заблуждаться. Откуда Данзас добыл факты для тяжелого обвинения? От кого он узнал, что именно Долгоруков составил подметное письмо, полученное в доме на Мойке 4 ноября 1836 года? Таким образом, настойчивость, с какой Пушкин доказывал, что Луи де Геккерн — автор анонимного диплома рогоносца, противоречит версии, распространяемой в обществе и поддерживаемой представителями высшей николаевской администрации и кругами, близкими к министерству внутренних дел. Однако убеждение Пушкина, с которым он умер, не противоречит словам Александра II, прямо указывающим на виновников — чету Нессельроде. Было бы нелепо предполагать, что сын Николая I обвинил министра, сотрудника отца, без достаточных на то оснований.