Хочхоль Ли - Южане и северяне

Теперь все осталось позади. Однако все время перед глазами предстает та впадина перевала, которую я недавно видел на станции Анбён. Вероятно, это объясняется тем, что чем больше думаешь о пережитом, тем труднее избавляться от него.

Вся окрестность была погружена в темноту. Вместе с тем мне казалось, что все быстрее стирается граница между длинным гребнем горы на юго-западе и широким небесным пространством с его многочисленными звездами.

Отсюда до той местности, если идти напрямую, должно быть примерно десять ли. Если бы я не садился в поезд, как это советовал младший лейтенант Ко, то, возможно, я шел бы сейчас по тропинке сквозь рисовое поле, через широкую Анбёнскую равнину. Если идти прямо некоторое время, то можно было оказаться около ручья Намдэчхон, через который можно было пройти быстрее, если идти не по мосту, а вброд на самом узком месте течения. Затем, обойдя станцию Пэхва, можно было оказаться на Кёнвонской магистральной дороге. А уже там по горной тропинке до нашей деревни Хёнчжудон рукой подать. Переход через перевал занял бы не больше 20 минут.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я начал разговор с товарищем Чан Сеуном:

— Вы еще не спите?

— Нет, еще не сплю, — последовал ответ. Он полулежал, прислонившись к стенке вагона.

Затем Чан Сеун вдруг присел и стал смотреть в мою сторону. Я заметил это и спросил:

— Вы случайно не помните человека по имени Ким Сансу? — И тут же добавил:

— Кажется, это было в позапрошлом году. Он был студентом 3-го курса отделения английской литературы Сеульского университета. После перехода на Север он преподавал в нашей школе общественные науки. Стало быть, он учился на одном отделении с вами, только старше вас на два курса.

Чан Сеун несколько раз повторил имя Ким Сансу. Затем сказал:

— Не знаю такого человека. После событий, связанных с реформированием Сеульского университета, обстановка там была довольно неспокойная. Студенты пребывали в таком возбужденном состоянии, так что даже однокурсники почти не общались между собой без особой надобности. Даже студенты одного отделения, если один был старше другого на два курса, почти не встречались.

— Да, наверно, так и было, — согласился я и еще шире открыл глаза в кромешную тьму. За Чан Сеуном, в непроглядной темноте, прислонившись к стенке вагона, должен сидеть Чан Согён с ясными, широко открытыми глазами. Полагаю, ему известно, куда ведет дорога, по которой мы едем.

У щуплого Чан Согёна было маленькое худое лицо с выпученными глазами, которые производили немного странное и даже отталкивающее впечатление. Может быть, поэтому при встрече с ним я почему-то чувствовал себя не совсем комфортно.

Хотя в моем подчинении находилось пятьдесят человек, именно с ним мне почему-то не хотелось встречаться. Он смотрел на меня так, словно пускал глазами стрелы. И на вечеринках, и на собраниях по идейно-воспитательной работе личного состава он всегда сидел рядом с Чан Сеуном. Создавалось впечатление, что Чан Согён зависит от своего приятеля. Но это было только первое впечатление. На самом деле он был сильным и вполне независимым человеком. Уже первые контакты с ним убедили меня в этом. Может быть, у меня сложилось такое мнение о нем под влиянием его необычного поступка, связанного с переходом на Север. Будучи студентом 3-го курса Института рыбного хозяйства в Пусане, он один, преодолевая неимоверные трудности, в начале войны — в июне 1950 года — пробивался на Север в то время, когда оттуда на Юг бежала огромная масса людей. Он перешел линию фронта в районе Тэчжона, а затем вступил в ряды добровольцев Юга. Однако по его поведению никак нельзя было сказать, что он способен на такой самоотверженный поступок. Он резко отличался от так называемых горячих патриотов, которые при каждом удобном случае выставляли напоказ свои заслуги. На их фоне он казался необычным человеком, и моё любопытство к нему усиливалось. В отличие от сеульского студента Чан Сеуна он был одет довольно бедно. На нем была легкая поношенная куртка, в которой он пешком добирался из Пусана в Сеул, где встретил своего школьного товарища. Уже вместе они вступили в Добровольческую армию. Несмотря на невзрачный внешний вид, он производил впечатление волевого и энергичного человека. Его гордость и смелость особенно подчеркивались орлиным взглядом. Можно сказать, что я испытывал некоторую робость перед ним. Возможно, поэтому, когда надо было что-то спросить у него, я не мог это сделать напрямую, а общался через Чан Сеуна, который всегда хорошо понимал ситуацию и сочувствовал мне.

Каждый раз, когда я сталкивался глазами с ясным орлиным взором Чан Согёна, я не мог начать с ним разговор. Уже потом я сделал для себя вывод, что моя робость тогда была связана с отсутствием жизненного опыта. Допустим, если бы в то время я спросил его, почему он преодолел такое большое расстояние и вступил в Добровольческую армию и что он теперь думает об этом, он, наверно, воспринял бы мои вопросы как глупые и бессмысленные. Несмотря на это, я все равно задал бы эти вопросы — так интересно мне было услышать его ответ.

Откровенно говоря, у меня были личные основания. Дело в том, что, встречаясь с Чан Согёном, я всегда вспоминал учителя Ким Сансу. Если сравнивать этих людей, то объективно Ким Сансу имел больше общего скорее с Чан Сеуном, чем с Чан Согёном. Сансу и Сеун были студентами одного вуза, даже одного отделения, но только с разных курсов.

Господин Ким Сансу, являясь студентом третьего курса Сеульского университета, в 1948 году добровольно перешел на Север вместе со студентами, придерживающимися левой политической ориентации. Осенью того же года он был назначен учителем обществоведения в старших классах нашей средней школы. Я тогда впервые увидел настоящего южанина.

Он немного прихрамывал на левую ногу. Говорили, что он был ранен в 1946 году на улицах Сеула во время рукопашной схватки со студентами правой политической ориентации. Тогда я мысленно представлял его студенческую жизнь на юге страны. Вот во время одного из столкновений с умеренными студентами он бесстрашно, как киногерой, двинулся вперед, увлекая остальных за собой. Казалось, что в такие минуты он был безумно храбрым, готовым в случае необходимости идти в огонь и в воду…

Однако в обычной, спокойной обстановке он выглядел мягким, даже немного стеснительным человеком. Теперь наш учитель был совсем не похож на того смелого вожака левого молодежного движения. Он вел умеренный образ жизни. Часто можно было видеть, как он без особых дел ходил взад и вперед по темному коридору, шаркая каблуками. Со стороны этот человек крупного телосложения выглядел довольно одиноким. Вместе с тем в нем сохранились еще черты, присущие всем студентам. Эти качества способствовали его сближению с учащимися. Иногда, воспользовавшись простотой и скромностью учителя, школьники бесцеремонно задавали ему, мягко говоря, не совсем приятные вопросы, которые касались только его личной жизни. Кстати, подобные вопросы даже в виде намека невозможно было поставить перед другими учителями. Например, вот такие: