Брюс Федоров - Вестники Судного дня

А вслух майор Эберхард Лернер произнес:

– Позволю себе заметить, господин генерал, но в обязанности моего батальона не входит задача выслеживать каждого русского диверсанта. До сих пор мы успешно проводили операции за линией фронта, уничтожая штабы, подразделения и технику противника. Нами ликвидировано пять русских генералов и не менее трех батальонов их войск. Здесь, в зоне Вашей ответственности мы вскрываем спящие ячейки вражеской агентуры и ликвидируем коммунистов, евреев и комиссаров. И позволю себе также напомнить Вам, что мой батальон имеет двойное подчинение. Прежде всего он подчиняется руководству нашей военной разведки и – временно – Вам.

– Вы мне ещё смеете что-то указывать! – срываясь с визга на хрип, генерал подскочил под самый подбородок высокого майора. Он не любил верзил, тем более таких наглых и самоуверенных, не говоря уже о том, что командир диверсантов был выше на целую голову и потому мог смотреть на него, командующего дивизией, сверху вниз. Для генерала Генриха фон Шонхорна такое физическое несоответствие было непереносимо. – Отправляйтесь к своим людям, Лернер, и чтобы эти русские диверсанты были выловлены. Сколько из них Вы повесите или расстреляете меня не интересует. Вам ясно? Срок Вам неделя, а потом пеняйте на себя.

– Мои егеря, – начал было оправдываться майор, но был сразу же прерван очередным криком генерала.

– Ваши егеря – это не егеря, а бандитский сброд, который Вы набрали в Польше, Белоруссии и Украине! Недаром их у нас называют «дикие убийцы из Восточной Европы», и не смейте их сравнивать с доблестными частями вермахта. Идите и выполняйте мой приказ, иначе военного трибунала Вам не миновать. Это я Вам гарантирую. Хайль Гитлер, – генерал Генрих фон Шонхорн вяло и с неохотой вскинул вверх полусогнутую руку.

Майор Лернер, которому надоело стоять навытяжку и слушать брызжущего слюной генерала, высоко перед собой выбросил правую руку – Хайль Гитлер, – повернулся и, щёлкнув каблуками, вышел из кабинета начальства, слегка наклонив голову, чтобы не стукнуться головой о притолоку проёма двери.

Спустившись к своему автомобилю, Лернер засунул свое длинное тело на переднее сиденье и молча сидел минуту-другую. Затем снял бесполезную в мороз фуражку с наушниками и бросил на заднее сиденье. Достал меховую русскую шапку-ушанку и надвинул её на самые глаза. Потом поднял отложной бобровый воротник дорогой офицерской шинели и полностью закрыл им своё лицо.

– Ганс, – сказал он своему водителю, – дай мне бутылку шнапса и двигай на нашу базу.

Тяжелый Horch 108 взревел стосильным мотором и тронулся вперёд. Следом за ним, вздымая гусеницами снежную пыль, рванулся бронетранспортер с охраной и пулемётом.

Все два часа пути Лернер хранил молчание и лишь иногда из-под ушанки слышалось какое-то невнятное бормотание и бульканье шнапса. Оживился он лишь тогда, когда маленький кортеж въехал на деревенскую околицу и стал заруливать к просторному дому бывшего сельсовета, где майор устроил себе подобие своеобразной резиденции, в которой, вопреки всем полевым уставам, было больше личного комфорта, чем признаков штаба батальона регулярной армии. Вылез из машины, сразу принялся энергично разминать затекшие ноги и хлопать руками по бедрам. Автомобильная печка работала плохо и мало помогала в холодную пору.

Подошедшие к нему с приветствиями люди были одеты очень своеобразно: кто-то в обычную форму полевой жандармерии, кто-то в камуфляж парашютистов воздушно-десантных войск. Некоторых, судя по их виду, вообще нельзя было причислить ни к германской армии, ни к полиции, так как в их одеянии преобладали светло-желтые полушубки офицеров Красной Армии и командирские барашковые шапки.

Раздались голоса приветствия на немецком и русском языках.

– Нет, нет, нет, господа, – откликнулся повеселевший майор, кривя в улыбке своё изуродованное лицо. – Здесь, у себя дома мы обойдемся без излишних формальностей и будем говорить на русском, языке наших врагов и достойных противников, которые не дают нам забыть, что мы рыцари и мужчины. Хватит с меня этих поездок к бездарному начальству, которое больше бредит, чем говорит толковые вещи. Чистоплюи, лицемерные моралисты. Сегодня все отдыхаем.

– Ганс, – не поворачивая головы повысил голос Лернер, обращаясь к своему водителю-адъютанту, – распорядись, чтобы хорошо протопили русскую баньку и чтобы на столе было много французского коньяка и жареного мяса. Господа, – майор вновь обратился к своим подчиненным, которые составляли офицерский костяк его подразделения, – здесь я для всех Николай Николаевич. Прошу вас быть моими гостями.

Прежде чем зайти в дом, он вновь остановился и отдал ещё один приказ:

– Ганс, и вот что. Подбери нам из крестьянок трех-четырех молодых девок. Посимпатичней, да чтобы были почище и рожи вымытые. Доставишь их часа через два. Исполняй.

Шумно переговариваясь и, должно быть, рассказывая что-то смешное друг другу, офицеры потянулись вслед за своим командиром, который уже скрылся в проеме входной двери дома.

Майор Эберхард Лернер имел свое представление об офицерской чести и профессиональном долге. Воспитанный на традициях элиты вооруженных сил Германии, в среде военной разведки Абвера, он был лишен каких-либо сантиментов и воспринимал жалость и снисходительность как декадентскую слабость и моральную распущенность. Любые поступки и действия сотрудника разведки, считал он, должны определяться исключительно целесообразностью и требованиями конкретной ситуации.

Своих подчиненных из немцев и славян он ценил, считая, что ему удалось объединить хороших волевых исполнителей, воспринимающих его распоряжения с полуслова. Такие качества дорогого стоят, поэтому он относился к поступкам подчинённых, выходящим за пределы всех регламентов и наставлений о поведении германского военнослужащего, не как к нарушению дисциплины, а как к допустимой в боевых условиях демонстрации силы характера.

Исходя из этого, он сам, его офицеры и рядовые солдаты, оставляя за собой сожжённые деревни, считали, что таким образом они ликвидируют потенциальные базы снабжения партизанских отрядов. Показательные казни местных жителей воспринимались как назидательные действия за сочувствие и помощь Красной Армии. Изощренные пытки советских командиров – как способ добиться признания и получить от них нужную информацию. Расстрел детей-инвалидов в Береговом – как целесообразный акт по ликвидации увечных, недееспособных, а потому бесполезных существ. Ни к этому ли призывала передовая немецкая наука и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, озабоченные созданием здоровой арийской нации сверхлюдей? А как же иначе, если любимый вождь Адольф Гитлер сказал: «Все ваши грехи я беру на себя». Так что всё на своих местах и соответствует установленному порядку вещей. Лаконичный и несложный кодекс поведения для завоевателей мира. Перевёрнутое сознание, укрепленное примитивными идеологическими догмами, рождало упрощенное восприятие мира: убей всех, если надо, или сам будешь убит.